Барбара Картленд - Огонь на снегу
— Это… все мне? — запинаясь спросила она.
Горничные, не понимавшие по-английски ни слова, выразительными жестами указывали ей на платья, и одна из них пояснила:
— Из Петербурга!
Алида узнала руку французской портнихи, знавшей ее размеры. Только она могла сшить ей платья их этих прекрасных, дорогих тканей.
«Он… подумал обо мне!» — пронеслось в голове у девушки.
Все во дворце живо напоминало о князе, и Алида постоянно чувствовала его присутствие.
Здесь не было ни величия Михайловского дворца, ни гигантских размеров и подавляющей роскоши Зимнего. Алиде казалось, что все, кто когда-нибудь жил здесь, были безмерно счастливы. Ей чудился смех в заполненных цветами комнатах, в коридорах, отнюдь не бесконечных, в домашних уютных гостиных, украшенных бесценными сокровищами, которые, казалось, органично вписывались в интерьеры.
В отличие от дворцов и домов в Петербурге, здесь было несколько открытых каминов, а огромные кафельные печи грели так жарко, что ночью Алида укрывалась лишь одним шерстяным одеялом.
Наконец настал день, когда Алиде было позволено совершить первую прогулку.
— Поезжайте медленно! — наказала кучеру сестра Мари-Клер.
Кучер был довольно пожилой, улыбчивый человек с блестящими, веселыми глазами. Именно такими представляла себе Алида грузин.
Проезжая по улице, девушка обратила внимание, что люди здесь сильно отличаются от жителей Петербурга.
Мужчины были стройными, смуглыми и очень красивыми. Их черты говорили о греческом или персидском происхождении. Женщины, такие же красивые, как в Петербурге, казалось, постоянно смеялись.
Проезжая по маленьким деревушкам, они неизменно слышали смех и мелодичное пение.
— Грузины приняли христианство еще в четвертом веке, — гордо сказала сестра Мари-Клер. — Они терпимы и великодушны.
— И любят спорт, музыку и балет! — добавила сестра Екатерина.
— Балет! — тихо повторила Алида, подумав о матери.
У нее создалось впечатление, что здесь никто не озирается от страха перед шпионами, как это делают русские на севере. Даже походка у грузин уверенная. Такая походка может быть только у свободных людей.
— Может быть, и в России будет так же, когда освободят крепостных, — произнесла Алида.
Встречающиеся дети махали им руками, а двое мужчин, тащившие бревно, весело приветствовали их кучера.
— Можно только молиться, чтобы это стало так, — ответила сестра Мари-Клер.
Однако Алида поняла, что сестра сомневается, избавится ли когда-нибудь Россия от власти аристократов, засилья тайной полиции и станет ли жизнь хоть немного легче.
Вскоре рука Алиды начала действовать, и с нее сняли повязку. На ее плече остался только красный шрам от пули графа, но самое главное — она поняла, что Грузия вылечила не только ее рану, но и душу.
Она больше не просыпалась от ужасных сновидений, в которых граф в который раз падал, сраженный пулей, а рычащие волки стаскивали их с Мэри с саней. Сначала, хотя она и старалась не думать о происшедшем, ужасная сцена не выходила у нее из головы. Алида думала, что никогда не забудет этого кошмара, но природа делала свое дело, и вскоре страшные воспоминания понемногу начали стираться из ее памяти.
Она поймала себя на том, что почти бесстрастно думает о своем поступке и может смотреть правде в глаза: не застрели она графа, князь замертво упал бы к ее ногам. Толкнув его, она спасла ему жизнь, пусть даже сама была ранена.
«Лучше бы я погибла, чем весь его труд пропал даром!» — говорила себе Алида.
Без князя граф более успешно препятствовал бы освобождению крестьян.
Думая об этом, девушка понимала, что с радостью отдала бы жизнь за князя. Он пользовался таким влиянием в обществе, был так необходим, что никакая жертва не шла в счет по сравнению с важностью той задачи, которую он сам возложил на себя.
Как сладкие звуки музыки, ее опьяняла мысль, что теперь она свободна!
«Я не должна так думать, — уговаривала она себя, — это нехорошо, это так самонадеянно… Разве я могу что-то для него значить? Как после смерти Мэри при таких трагических обстоятельствах он сможет обратить на меня внимание?»
Это приводило ее в отчаяние.
Вероятно, князь отослал ее в Грузию, потому что пожалел ее, потому что понимал, что она спасла его от пули, чувствовал себя перед ней в долгу.
И все-таки сердце девушки не верило доводам разума.
Она все еще слышала его голос, когда он назвал ее «дорогая», все еще испытывала восторг при воспоминании о его поцелуе и их танце в оружейной.
— Я люблю его! Я люблю его! — шептала Алида, обходя дворец и прикасаясь нежными пальчиками к вещам, до которых когда-то, она была уверена, дотрагивался он.
Когда никто не видел, она целовала его портреты или миниатюру, стоявшую на инкрустированном секретере, принадлежавшем, должно быть, его матери.
Однажды, возвращаясь с долгой прогулки, они несколько изменили маршрут. Внезапно в миле от огромного белого дворца, горделиво возвышавшегося над всей округой, их взорам предстало не очень большое здание, выдержанное в безупречных архитектурных пропорциях. Дом стоял на равнине, и окна его выходили на высокую гору, замыкающую длинный ряд огромных гор, защищающих Грузию от резких ветров России.
Здание с круглым серебристым куполом и двумя острыми мраморными башенками было настолько красиво, что Алида смотрела на него почти не дыша.
— Что это за дом? — спросила она монахинь. — Я никогда раньше его не видела.
— Этот дворец называется «Белый замок», — ответила сестра.
Она приказала кучеру остановиться, чтобы девушка могла рассмотреть маленький дворец.
— Кто здесь живет? — спросила Алида.
— Никто. Его светлость построил этот дворец в память своей матери, которую он обожал.
— А можно посмотреть его интерьеры?
Монахиня покачала головой:
— Туда никто не допускается. Его светлость построил его после смерти матери и собрал там все самое дорогое для себя. За дворцом следят ее бывшие слуги, а князь, когда бывает здесь, останавливается в нем на несколько дней. — Сестра Мари-Клер улыбнулась: — Разумеется, дворец возбуждает любопытство. Мне говорили, что цветы там еще красивее, чем в Петербурге!
— Князь, должно быть, очень любил свою мать, — заметила Алида.
— Насколько я слышала, она была необыкновенной женщиной. Ее любили все. Слуги во дворце говорят о ней с почтением, словно о святой.
Неделей позже Алида встала рано утром и решила надеть самое любимое платье. Когда горничные помогали ей, в спальню вошли обе монахини в плотных шерстяных накидках.
