Вера Рочестер - Месть еврея
— Благодарю, что приехала разделить мое одиночество. Взгляни, какой интересный альбом подарил мне Рауль. Хочешь смотреть или будем болтать? Я вижу по твоим глазам,— сказала Валерия подруге,— что ты хочешь рассказать мне что-то интересное.
Графиня встала, заглянула в комнату рядом и села на место.
— Ты не ошибаешься, я имею нечто сообщить тебе, но так как это скорей тяжелое, чем интересное известие, то я воспользовалась отсутствием твоего мужа, чтобы ты имела время прийти в себя от волнения, которое несомненно возбудит в тебе неожиданная новость.
Нервная дрожь пробежала по лицу Валерии.
— Что ты хочешь сказать? — спросила она, с тревогой взглядывая на нее.— Что-нибудь о... Самуиле? Умоляю тебя, не томи меня. Я не могу выразить, как меня мучает мысль о нем... Что-нибудь случилось с ним?.. Он заболел?
— Нет, нет, успокойся, дорогая моя. Самуил здоров и то, что он теперь сделал, освобождает тебя от всякого упрека совести: он женился!
Она выпрямилась с таким проворством и силой, на которые не была, казалось, способна несколько мгновений перед тем.
— Женился!..— вскрикнула Валерия.— Он осмелился это сделать?!
Глаза ее сверкали и щеки горели, досада и ревность душили ее. Затем она бессильно опустилась на подушки...
Антуанетта подробно рассказала ей все, чему была вчера свидетельницей. Она знала, что вонзает нож в больное сердце Валерии, но надо же было ее излечить. Давая ей по капле испить эту горькую чашу, она надеялась ускорить исцеление.
— Я должна еще сказать тебе то, что нам ранее не было известно,— присовокупила графиня.— Вчера, когда Марта принесла мне твою записку, я спросила ее, так как ее жених камердинер у Мейера, не знает ли она, на ком женился банкир. И она мне сказала, что во время болезни Самуила биржевой маклер Зильбер- штейн со своим сыном ходили за раненым и, как только тот выздоровел, он тот час же был помолвлен с Руфью, дочерью Зильберштейна. Когда Марта сообщила тебе, что он жив, Самуил уже с неделю был объявлен женихом, но в своем волнении она забыла тебе сказать о его помолвке.
— А я, безумная, так обвиняла себя, когда уже забыта им. И он, изменив мне, еще позволил себе быть моим судьей, требовать оправдания и осквернять меня своими поцелуями, будучи уже связан с другой!
Она встала и в лихорадочном волнении стала ходитьвзад и вперед по комнате. Потом вдруг остановилась перед графиней и спросила у нее неуверенным голосом:
— А эта еврейка, на которую он меня променял... красива?
— Да, она чудо, как хороша,— откровенно отвечала Антуанетта. — Вероятно, Самуил понял свое безумие и выбрал себе в невесты эту прелестную соотечественницу. И ты, Валерия, со своей стороны должна вырвать из своего сердца эту страницу своего прошлого. Этот страстный и мрачный человек явился в твою жизнь, как тяжелый сон; он стоил тебе стольких страданий и слез, что бог, наконец, сжалился над тобой. А теперь, когда Мейер образумился и женился, ты можешь без малейшего укора совести забыть его, отдать свое сердце Раулю. Взгляни! — она указала на большой портрет Рауля, висевший над бюро.— Этот привлекательный благородный человек принадлежит тебе, любит тебя страстно, и тысячи женщин завидуют тебе и твоему счастью. Приди же в себя, вспомни гордость твоего древнего и знатного рода. Как княгиня Орохай, ты занимаешь теперь подобающее место, и как бы ни был хорош Самуил, ему, право, можно предпочесть такого человека, как Рауль.
Валерия слушала с пылающим лицом. Ревнивые, досадные слезы блестели на ее глазах, и она проворно отерла их.
— Ты права,— сказала она, бросаясь в объятия Антуанетты.— Я должна и хочу забыть этого дерзкого человека, который втерся в мою жизнь и отравил ее. Я всей душой отдамся Раулю, чтобы искупить перед ним нравственную вину. Он такой добрый и такой великодушный, что это будет не трудно.
— Вот это разумно,— ответила графиня, целуя ее в свою очередь.— Но теперь успокойся. Рауль сказал мне, что в понедельник вы едете в оперу и пригласил нас. Выступает Патти, театр будет полон, конечно, и множество любопытных глаз, будет обращено на тебя. Я бы желала, чтобы ты явилась в свет в полном блеске своей красоты. К счастью, сегодня лишь вторник, и ты будешь иметь довольно времени, чтобы совершенно оправиться. В каком туалете ты хочешь ехать?
— Да, это правда, я должна быть как можно эффектнее, и показать всем, что я счастлива. Я надену синее бархатное платье с серебром и жемчугом с сапфирами, который подарила мне княгиня. Боже мой! — вспомнила вдруг княгиня,— отосланы ли парюри, подаренные нам Мейером в день отъезда?
— Представь себе, что нет,— ответила со смущением Антуанетта,— и я даже не знаю, где мой футляр. Я спрятала их в шкатулку, а затем со всеми этими передрягами совсем про них забыла.
— Где ты их положила, там они и должны быть, мы сейчас это увидим,— сказала Валерия, идя в спальню.
В нише стоял привинченный к полу массивный ларец из черного дерева, роскошно отделанный резьбой и инкрустацией. Валерия нажала на пружину и открылись полочки, уставленные футлярами с драгоценностями. Антуанетта нашла, наконец, искомые футляры и открыла их, пока Валерия замыкала ларец.
— Надо отдать справедливость, что вещи прекрасные,— сказала Антуанетта, заставляя играть камни. — Но они так же будут хороши на смуглой шейке чернокудрой г-жи Мейер, как и на нас.
— Во всяком случае, они будут на своем месте. Удивляюсь только, что банкир не потребовал обратно столь ценные вещи,— сказала Валерия, зубы которой нервно стучали.
Несмотря на великое решение, сердце ее терзалось, вспоминая о красавице жене Мейера.
— Фу! Не до такой же степени он еврей!.. Пойдем в будуар, я напишу ему записку.
Антуанетта села у письменного стола и написала:
«Милостивый государь! Вследствие различных треволнений последнего времени я совершенно забыла возвратить вам прилагаемые парюри, из коих одна была вручена мне княгиней Орохай еще до ее свадьбы. Исполняя ее поручение только теперь, прошу вас извинить это промедление и мою забывчивость.
А. Маркош».
— Вот теперь все будет в порядке. Я уложу оба футляра, и, вернувшись домой, отошлю.
Вечером в тот же день Самуил сидел в своем кабинете, куда удалился под предлогом весьма важного и неотложного дела, в действительности же затем, чтобы побыть одному. Он не взглянул даже на кипу бумаг, лежавших перед ним на столе.
Вошедший лакей вывел его из задумчивости, подав ему на серебряном подносе письмо и сверток. Самуил равнодушно взял надушенную записку и распечатал, но едва начал ее читать, как бледное лицо его вспыхнуло, и он резким движением отослал лакея.
