Шеннон Дрейк - Изумрудные объятия
— Прошу прощения, я не хотела прерывать ваш разговор. С вашего разрешения…
— Миледи, вам не за что извиняться! — быстро сказал Питер, наклоняя голову в ее сторону. — Мы уже закончили. С вашего позволения, я удаляюсь.
Питер кивнул обоим и ушел. Брюс не проводил его взглядом — его глаза были обращены к Мартисе.
— Проходите, садитесь, погрейтесь у огня, — мягко произнес он.
— Вообще-то я собиралась просто подняться к себе, — возразила она.
— Напрасно.
Брюс улыбнулся, взял ее за руку и подвел к одному из кресел возле камина. Мартиса села. Он поставил ногу на каменный выступ перед огнем, оперся локтем о каминную полку и с улыбкой посмотрел на нее.
— Кажется, мы очень мало времени проводим вдвоем, — сказал он.
— Или слишком много, — пробормотала Мартиса.
Он рассмеялся, отойдя от камина, подошел к ее креслу и встал со стороны спинки. Мартиса чуть не подпрыгнула, когда он мягко положил руки на ее плечи. Затем он стал гладить большим пальцем ее щеку. От его прикосновения ее словно пламя охватило. Она с трудом заставляла себя оставаться неподвижной. Было кое-что, что ей хотелось бы ему сказать, а о чем-то ей хотелось не просто сказать, а кричать. В ее душе накопились обвинения, которые рвались наружу.
— Игры пройдут на этой неделе, — сказал Брюс. — Похоже, вы все еще будете с нами, когда это случится.
— А по какому случаю устраиваются такие игры? — прошептала Мартиса.
— Что вы имеете в виду?
— Я слышала про танцы вокруг майского шеста и что эти танцы являются одной из форм поклонения, а сам шест — символ… символ…
— Фаллический символ, — подсказал Брюс.
Мартиса стиснула зубы. Ей подумалось, что Брюса не поймешь: то он полон решимости не задеть ее чувства неприятным зрелищем в подвале, а то не моргнув глазом смущает ее, называя вещи своими именами.
— Да, действительно. Так чем вызваны эти игры?
— Хм… ну, сейчас осень, скоро День Всех Святых. Думаю, эти игры восходят к тем временам, когда праздновали сбор урожая.
Брюс обошел вокруг ее кресла, двигаясь грациозно и бесшумно, словно большой дикий кот, подошел к креслу напротив, сел и вытянул ноги. Он снова улыбнулся. Он выглядел довольным… и опасным.
— И вы должны выиграть метание кейбера.
— Да.
— Вы выиграете?
— Полагаю, что да, — сказал он и без лишней скромности добавил: — Я в этом деле хорош.
— Очень сильный.
— Миледи, почему мне все время кажется, что вы к чему-то клоните?
Мартиса не ответила. Она стала смотреть на огонь, а потом снова повернулась к Брюсу и очень тихо, почти шепотом, спросила:
— Брюс, какой была ваша жизнь с Мэри?
Он опустил глаза.
— Мэри была милая, славная, красивая. Как леди замка она была окружена всеобщей заботой и почитанием. — Он снова посмотрел Мартисе в глаза: — В этом я могу вам поклясться. — Его голос дрогнул, но внезапно выражение его лица снова изменилось, он напряженно улыбнулся: — Ах да, я и забыл, что вы убеждены, что это я убил Мэри.
— Я не убеждена.
— Но подозреваете это.
Он вдруг встал, подошел к ней и опустился перед ней на колени. Взяв ее руку, он повернул ее ладонью вверх и стал медленно поглаживать. Его голос, его прикосновения завораживали Мартису. Она знала, что ей нужно встать и уйти, но не двигалась с места. Ее поразило, что такое простое движение может быть столь интимным, затрагивать ее столь глубоко, действовать на нее так, будто он сорвал с нее одежду и она осталась обнаженной.
И уязвимой.
— День был полон волнений, не так ли? — Его теплый голос, казалось, смешивался с отблесками пламени, согревавшими его лицо и сверкавшими в глазах. — И вы наверняка задумались обо мне, ведь то; что вы узнали о лэрдах, моих предшественниках, говорит не в пользу нашего клана. Замурованная девушка, камера пыток в потайной комнате в стене — наверняка это еще не все. В начале семнадцатого века тогдашнего лэрда выволокли прямо из этого зала, где он стоял перед этим самым камином. А выволок его сосед, граф. Подданные лэрда пытались его защитить, но дело в том, что он похитил дочь графа. Граф клялся, что Кригэн забирал одну девушку за другой. И вот граф со своими людьми привез лэрда в город и предъявил ему обвинение в грехе похоти. Кригэна обезглавили там же и тогда же. Голову ему отрубил граф своим собственным мечом. Так что, миледи, в этом замке много-много скелетов во многих шкафах. Думаю, в этом и состоит опасность слишком хорошего знания собственного прошлого. Я свое знаю. И оно пугает.
— Но дети не отвечают за грехи отцов, — прошептала Мартиса.
Брюс рассмеялся.
— Нет? Но предостережение прозвучало четко и ясно. Женщины, будьте осторожны, потому что в этих стенах многим довелось встретить страшный конец. Здесь происходили ужасные вещи.
— Но… — Мартиса помолчала, облизнула пересохшие губы и, набравшись решимости, спросила: — Милорд, скажите, они происходят здесь снова? Все это происходит снова?
Он сложил ее ладони вместе между своими ладонями.
— Миледи, вам лучше уехать.
Она замотала головой:
— Я не могу.
— Почему?
— Мне… мне нужно узнать.
— А что, если вы при этом рискуете собственной жизнью?
— А я рискую? — спросила она.
Вместо ответа он задал ей встречный вопрос:
— Что вы ищете?
— Ничего!
— Вам бы следовало знать, что печально знаменитые лэрды Кригэна сурово обходились с ворами.
— Я не воровка! — возмутилась Мартиса.
— Нет?
Брюс поднес ее руку к губам, поцеловал, потом медленно повернул другой стороной и поцеловал ладонь — в то место, которое он до этого гладил. Этот поцелуй воспламенил Мартису, ощущения были тем поразительнее, что они возникли в самых интимных местах. Брюс встал, потянул ее за собой и поцеловал сначала нежно, а потом с большей страстью. Он погрузил пальцы в ее волосы, распустил их и дал им свободно рассыпаться по плечам. Он шептал ей на ухо, и каждое его слово вызывало жаркий отклик в ее теле.
— Миледи, я вас снова предупреждаю, вам надо уехать, потому что если вы останетесь… Я хочу вас так сильно… сильнее, чем я когда-нибудь хотел пить или даже дышать. Не знаю, в чем дело, чем вызвано это томление, эта ноющая боль. Мое желание просто, я хочу вас так же, как хочу просыпаться по утрам, двигаться, жить. Я хочу, чтобы вы лежали подо мной обнаженная, чтобы эти великолепные волосы разметались под нами и между нами, золотые, как пламя, мягкие, как шелк, дразнящие. Ах, дорогая моя леди Сент-Джеймс, я хочу, чтобы вы были распалены и жаждали моего прикосновения, чтобы ваши голубые глаза были широко распахнуты и видели и человека и чудовище, которым он может быть.
