Жюльетта Бенцони - Ловушка для Катрин
Она вспомнила, как девочкой с косичками она затерялась в толпе кричащих мятежников в одной из комнат этого дворца, отныне разоренного, смотрела недоверчивым взглядом на мясника, который перепачканными кровью руками вырывал из рук заплаканной принцессы мальчика, красивого, как архангел, но обреченного. Ее жизнь и началась с этой минуты. Ее глаза тринадцатилетнего ребенка были устремлены на лицо Мишеля, все ее существо содрогнулось от нахлынувших чувств.
И теперь ради брата этого убитого ангела, ради человека, любовь к которому выходила за пределы возможного, она шла умолять Артура де Ришмона так же, как той трагической парижской осенью та, которая еще была молодой герцогиней Гийенской, умоляла своего собственного отца, беспощадного Жана Бесстрашного, подарить жизнь Мишелю де Монсальви. Но герцогиня просила напрасно… Повезет ли Катрин?
– Вам холодно? Мне кажется, вы дрожите, – наклонился к Катрин Бастард.
– Нет, монсеньор. Мне страшно.
– Вам? Были времена, Катрин, когда вы не боялись ни пытки, ни даже виселицы… вы шли на нее достаточно гордо, когда Дева Жанна вас спасла…
– Тогда опасность грозила мне одной. Но у меня нет никакого мужества, когда идет речь о том, кого я люблю. А я люблю монсеньора Арно больше себя самой, вы это хорошо знаете.
– Я знаю, – подтвердил ее спутник. – И я также знаю, что любовь способна на самые трудные подвиги. И все же успокойтесь: здесь вам придется встретиться не с врагом, а с принцем, который желает вам добра.
– Именно поэтому я и боюсь. Я меньше бы боялась худшего из моих врагов, чем обиженного друга. И потом, я не люблю этот дом: он приносит несчастье.
Растерявшись от этого неожиданного утверждения, Бастард широко открыл на нее глаза:
– Несчастье? Вы смеетесь? Что вы имеете в виду?
– Ничего, кроме того, что уже сказала. Я родилась совсем рядом с этим местом, монсеньор, и знаю, что все владельцы этого отеля умирали трагически.
– Неужели?!
– Вы этого не знали? Вспомните: Гуго Обрио, который его построил и умер на Монфоконе, Жан де Монтэгю, подвергшийся публичному позору и повешенный; Пьер де Жиак, человек, который отдал руку дьяволу и которого коннетабль велел зашить в мешок и бросить в Орон после того, как отрезал ему кисть руки; ваш собственный отец, герцог Людовик Орлеанский, который ему дал символ – дикобраза, убит; принц Баварский, чья смерть была подозрительной; герцог Жан Бургундский, убит…
– Небеса! Не говорите таких вещей! Вспомните, что Ришмон бретонец, а значит, суеверен. И потом, это угрожает только ему, а вы, насколько я знаю, не хозяйка этого дома.
– Нет. Но трагедии оставляют следы… атмосферу. Здесь не дом милосердия.
Бастард достал платок, вытер лоб и вздохнул:
– Да, моя дорогая, вы можете смело считать себя человеком, отнимающим всякое мужество. Я пытался вас ободрить, а получилось так, что именно вы меня взволновали этими историями с привидениями… А! Мессир дю Пан!
К ним приближался дворецкий коннетабля, спускаясь по лестнице, ведущей в залу для приемов. Дюнуа встретил его с явным облегчением.
– Пожалуйста, мессир, объявите о нас. Кажется, наверху большое собрание?
Слышны были многочисленные голоса, и весь этаж жужжал, как летний улей. Но дворецкий с улыбкой поклонился:
– Действительно слишком большое собрание. Монсеньор приказал проводить мадам в сад, куда он удалился со своим Советом.
Катрин удержала вздох облегчения. Она боялась, что Ришмон вынудит ее к публичному объяснению, как перед королевским судом, где при большом скоплении народа она услышит приговор, но не сможет ничего объяснить.
Шум, заполнявший отель, испугал ее с самого начала. Поэтому она любезно улыбнулась сиру дю Пану, собравшемуся показать ей дорогу. Но дело осложнилось, когда он захотел увести Катрин без ее эскорта, сделав знак овернским сеньорам оставаться на месте.
– Монсеньор коннетабль желал бы выслушать графиню де Монсальви в узком кругу, мессиры. Он хочет, чтобы это несчастное дело сохраняло по возможности оттенок семейного из-за тесных связей его с домом Монсальви.
Амори де Рокморель вышел из ряда, сделал шаг вперед.
– Мы – братья по оружию Арно де Монсальви, а значит, его семья, сир дворецкий. Поэтому мы войдем, нравится вам это или нет! Госпожа де Монсальви в нас нуждается.
– Дайте им войти, дю Пан! – вмешался Дюнуа. – Они будут держаться в глубине сада и подойдут только в случае крайней необходимости. Я это беру на себя…
– Тогда я склоняюсь. Итак, соблаговолите следовать за мной.
Ришмон ждал ее. Одетый в темно-серый бархат без малейшего украшения, он сидел на скамье и беседовал с окружавшими его дворянами.
Овернцы послушно остались у входа в сад, а Катрин в сопровождении Жана Орлеанского приблизилась к коннетаблю и, как если бы он был самим королем, преклонила перед ним колено.
При ее приближении разговор прервался. И хотя голова Катрин была склонена, молодая женщина была уверена, что все взгляды устремлены на нее. На мгновение воцарилось молчание, потом раздался хриплый и неприятный голос коннетабля:
– Итак, вы здесь, мадам де Монсальви? Я вас не ждал, и, чтобы быть полностью откровенным, ваш визит не доставляет мне никакого удовольствия. Добавлю, что это впервые.
Во вступлении не было ничего ободряющего. Однако Ришмон встал, чтобы встретить гостью как подобает, и любезно предложил ей место рядом с собой на скамье.
Но Катрин пренебрегла этим приглашением. По тону коннетабля она поняла, что сражение будет суровым. Речь не шла о светской беседе. Поэтому лучше сражаться лицом к лицу и с открытым забралом.
Пользуясь своей привилегией женщины и знатной дамы, она ответила так же резко:
– Мне тоже не доставляет никакой радости вам его отдавать, монсеньор! Я никак не рассчитывала, что мне придется явиться к вам и умолять о милосердии, в то время как я собиралась жаловаться на зло, которое мне причинили. Но, явившись к вам в качестве просительницы, я странным образом превратилась в обвиняемую.
– Я вас ни в чем не обвиняю.
– Тот, кто обвиняет моего господина Арно, обвиняет меня.
– Ну хорошо, тогда скажем, что вы обвиняетесь в попытке вырвать у меня помилование, которое у меня нет ни малейшего желания даровать. Что же касается ваших жалоб… могу я знать, в чем они?
– Не делайте вида, что не знаете о них, монсеньор. Я вижу здесь мессира Эрмита, который наверняка не забыл упомянуть об обстоятельствах моего приезда. Но если вы настаиваете, чтобы я назвала их сама, то извольте. Я заявляю, что моим близким, моей земле, моему городу и мне самой причинили зло! Я жалуюсь на то, что, пользуясь отсутствием моего супруга и его лучших рыцарей, Беро д'Апшье и его сыновья осадили Монсальви, который, быть может, в этот час уже пал и вопиет о своих страданиях небу! Я жалуюсь на то, что не добилась никакой помощи ни от магистрата Орийяка, ни от епископа, поскольку они боятся нападения Вилла-Андрадо, ни от вашего бальи из Монтаня, который предпочитает совершать паломничество в компании своей супруги вместо того, чтобы заниматься делом, как ему велит долг! Я также жалуюсь на то, что наш хозяин брошен в тюрьму, тот, без которого я и мои люди обречены на несчастья и безвозвратно погибнут!
