Зоя. Том первый (СИ) - Приходько Анна

Герман удивлённо посмотрел на Григория.

– Как-то быстро ты сдался, Григорий Филиппович, я думал, пытать тебя придётся, а ты вон как, сам признался.

Григорий опустил голову. Сердце бешено стучало.

– Хорошо, – задумчиво произнёс Герман. – А что скажешь о Прохоре Соломине?

Григорий Филиппович сжал невольно кулаки и произнёс громко, словно у него голос прорезался:

– И за Прохора отсижу, пишите всё мне. Только его не троньте, сердце у него больное. Его и на работе оставили на лёгком труде, чтобы с ума не сошёл от ненужности. Спасибо Парамонову.

– Начальник у вас что надо, – восхищённо сказал Герман. – Вы ему и не братья вроде, а пестует вас, как родных. Ладно, раз признался, завтра протокол составим. Посидишь ещё ночку, подумаешь, ещё что-то вспомнишь.

Григорий вышел из кабинета, и его опять отвели в подвальное помещение.

А Герман присел за стол и начал писать.

«Успеть бы, – думал он. – Ох, Анна, Анна. Вскружила ты мне голову. Не дают нам счастья в небесной канцелярии. Ты ко мне, я от тебя. А раньше я к тебе, ты от меня. Словно защищает нас кто-то друг от друга. Далеко убегу, Аннушка. Чтобы слёз твоих не видеть, голоса не слышать. А если близко схоронюсь, то вернуться же смогу, не выдержу, а тогда и тебе жизнь испорчу. Чем дальше, тем лучше, а Бог даст, свидимся».

Герман запечатал письма в несколько конвертов, положил их в карман. Открыл сейф, вытащил оттуда папку с делами Кирьянова Макара и его подельников. Полистал, сделал даже несколько пометок. А потом отправил их обратно, сверху добавил ещё кипу бумаг и поджёг их прямо в сейфе. Когда документы догорели, он закрыл сейф, взял пальто, зонт. И покинул кабинет.

Утром Григорию сказали, чтобы сходил домой и вернулся с вещами. Приказали ничего не говорить родным и для их же блага просто молчать, чтобы не было лишних вопросов.

Григорий так и сделал. Собрал вещи и, ничего не сказав, ушёл из дома.

Но в кабинет его не пригласили, а под конвоем через весь город повели на мельницу. Перед самым входом конвоиры отпустили его и сказали, чтобы сам проследовал к начальнику.

Григорий был взволнован. Когда его вели по городу, он озирался по сторонам, боялся, что сплетни начнут ходить, и тогда он будет уже не таким уважаемым.

Хватило однажды уйти в запой, до сих пор чуть что, вспоминают. В кабинете его ждал Парамонов.

Григорий Филиппович вошёл, поздоровался и превратился в статую с опущенной головой.

Начальник ходил туда-сюда, был очень взволнован, потом спросил:

– О чём вчера был разговор с Германом? Что ты ему поведал? Что он тебе? Не беспокойся, не выдам. Мы с тобой давно в одной лодке. Если доверять друг другу не будем, то, как бы ни пришлось встретиться где-нибудь в ссылке. Выше голову, Гриша! – прикрикнул Парамонов.

Григорий Филиппович всё рассказал. Начальник протянул Григорию письмо.

– Это тебе, – произнёс он. – Свободен. Надеюсь, больше до тебя не доберётся никто. Сегодня отдыхай, завтра выходи на работу, Прохору ни слова.

Григорий Филиппович так и не понял до конца, что это было. От радости он почти выбежал из кабинета. На улице развернул лист, прочитал:

«Прости, Григорий Филиппович, если нанёс за эти два дня много душевных травм. Мне нужно было убедиться, что ты честный человек. Не хотел я защищать кого-то недостойного. Сделал я это, само собой, не для тебя, а ради любимой женщины. Её сын попал в эту передрягу вместе с твоим. Так что тебе повезло. Когда всё утихнет, передай от меня привет Анне Левандовски. Верю, что исполнишь. Скажи ей, что я обязательно вернусь. С уважением, Г.Б»

Григорий Филиппович несколько раз прочёл письмо. Не понял, что должно утихнуть. А кто такая Анна Левандовски он не знал.

Повторив про себя несколько раз это имя, чтобы не забыть, порвал письмо на мелкие кусочки и частями выбросил их в разные мусорные корзины.

Евдокия Степановна тихо выла. Зоя сидела рядом и гладила её по спине.

В дверь постучали, девушка открыла.

Доктор кивнул приветственно и прошагал к Евдокии.

– Доброе утро, – весело произнёс он.

Но женщина не ответила, только смолкла.

– Маменька, – сказал Зоя, – доктор пришёл.

В ответ опять тишина. Доктор постоял некоторое время, потом раздражённо произнёс:

– Знаете что, у меня пациентов 20 человек. Если я над каждым буду так стоять, мне жизни не хватит. Немедленно повернитесь, я начну осмотр.

Евдокия нехотя зашевелилась. Глаза были пустыми. Безразлично взглянула на доктора, скинула с себя одеяло.

Врач внимательно осмотрел и без капли сожаления сказал:

– Вынужден вас огорчить, лечение не помогло. Стало ещё хуже. Я поговорю с другими докторами, возможно, кто-то возьмёт на себя ваше лечение. Но ходить вы точно больше не будете. Вынужден откланяться, по надобности зовите.

Забрал свой чемоданчик и вышел.

Зоя ахнула, ей стало невыносимо жаль мачеху. А Евдокия так и лежала молча, смотря в потолок своими стеклянными глазами.

Девушка прикрыла её одеялом и вышла ненадолго за покупками, а в это время домой вернулся отец.

Он подошёл к Евдокии, и та очнулась, зашевелилась. В уголках глаз стали скапливаться слёзы.

– Гришенька, – прошептала она.

Григорий коснулся её щеки, потом аккуратно вытер собирающиеся слёзы, встал рядом с кроватью на колени. Коснулся лбом её раскрытой ладони.

– Не плачь, Дуся, я уже дома, – прошептал он.

А Евдокия Степановна глубоко дышала, не в силах унять нахлынувшее волнение.

Когда Зоя вернулась домой, она застала такую картину: на кровати лежал отец, а на его груди посапывала Евдокия.

От лёгкого похрапывания отца и сопения мачехи Зое стало как-то легко на душе. Оглянулась, поискала глазами Макара. Вздохнула и пошла готовить обед и ужин.

Пани Анна всю ночь пролежала с температурой. Янек глаз не сомкнул, менял салфетки, смоченные холодной водой, клал ей на лоб.

Анна бредила, вскакивала с открытыми глазами, пыталась куда-то идти, выкрикивала имена: Милош, Густав, Герман, Берта, Ветта, Софья, папа…

Янеку казалось, что если так и будет продолжаться, то мать может и с ума сойти.

Несколько раз матушка гладила его по голове и говорила:

– София, Софочка, какая ты большая уже, доченька.

Сын терпеливо сидел и ждал, когда закончится эта ночь. Всё счастье, что он испытал вчера при встрече с Зоей, куда-то улетучилось. Не было времени даже думать об этом.

Он уложил беснующуюся мать на кровать, а потом заснул сидя от усталости. Анна встала и начала бегать по комнате, заглядывать под кровать, шкаф, на кухне забралась под стол и кричала громко:

– Герман, Герман, ты где?

От крика Янек проснулся и бросился к ней. С трудом уложил её. Так и просидел, пока мать не затихла, и температура не спала. Постелил рядом с материнской кроватью на полу одеяло и уснул.

Ближе к обеду пани Анна проснулась. Села на кровати, посмотрела удивлённо на спящего сына. Коснулась его спины.

Янек вскочил словно ошпаренный. Вытаращил на мать глаза. Машинально потрогал её лоб рукой. Глубоко вздохнул, отметил для себя, что жара нет.

– Почему ты спал на полу, Янек? И почему в моей комнате? – спросила Анна.

– Маменька, у вас был жар, вы были в бреду. Простите, я должен был быть рядом, – ответил юноша и опустил голову.

Анна начала интенсивно растирать виски, видимо, пытаясь вспомнить, что же произошло.

А потом ойкнула, и слёзы потекли из её глаз.

Янек подсел к матери, обнял её, а она шептала одно и то же:

– Как же я теперь без него, как же я теперь без него…

Янек сначала молчал. Он, конечно, был благодарен Герману за спасение, но сейчас испытывал к нему только ненависть за страдания матери и гибель отца.