Мередит Дьюран - Не отрекайся от любви
– Признавайся, – мрачно сказала она. – Говорят, это облегчает душу.
Дельфина подняла на нее глаза:
– А еще говорят, что кровь гуще воды. И что родная кровь важнее соблюдения незначительного обещания. Так?
– Это не незначительное обещание. Ты просто ничего не понимаешь!
– Да, не понимаю, поскольку ты не пожелала мне ничего объяснить! Ты никогда этого не делала!
Эмма смотрела на огонь в камине. Ей хотелось бы все объяснить. Она часто об этом думала. Но с чего начать? Возможно, с Авиньона, где она оказалась несколько месяцев спустя после возвращения.
«Ты должна выбраться из Даррингема, кузина. Ты меня пугаешь». Так что ей снова пришлось путешествовать по воде. Она перебралась во Францию и очутилась в мире летней красоты. Она много работала в Авиньоне, стараясь удовлетвориться цветами. Ее палитра состояла из разнообразных оттенков зелени и лаванды, и ее уже от них тошнило.
Она сошла бы с ума, если бы осталась там.
Вот почему она вернулась в Джемсон-Парк, к очередному приступу мрачного настроения. Она неделями лихорадочно работала, запираясь в миленькой студии. Струившийся в окна солнечный свет казался насмешкой – слишком веселое освещение для нарастающего мрака на холсте. А краски, которые она выбирала, надолго лишили бы сна впечатлительного ребенка.
Когда Эмма выплеснула свою депрессию на холсты, ей захотелось избавиться от картин. Какой же она была идиоткой! Вообразила, будто со всем покончила. В первые два года сюжеты так и рвались на холст из ее души.
И только одна картина – единственная! – без крови. Эмма начала ее во время тяжелого возвращения домой. Работа помогла ей не сойти с ума, когда волны, вздымаясь, захлестывали иллюминатор, словно маня в морские глубины. Но Эмма так и не закончила картину. Она рисовала его лицо, чтобы выразить любовь, надежду, веру. И когда ее огромная ошибка стала очевидной, не могла придумать, как уничтожить картину. Теперь она старалась об этом не думать.
В моде были более приятные сюжеты. Эмма начала работу над несколькими картинами. Маленькие девочки, деревенские праздники, зимние пейзажи… Они, по ее мнению, были ужасны. Безжизненны. Наверное, она извращенная натура. Ее странный талант раскрывается только при изображении насилия.
– Извини, – прошептала Дельфина, – Я хотела как лучше. Ты можешь меня простить?
Что еще ей оставалось делать? Сжав губы, Эмма кивнула.
Просияв, Дельфина взяла чашку и подалась вперед.
– Да, я показала ему картины. Нужно было что-то сделать, чтобы вытащить тебя из той дыры! Ты слишком долго там пряталась…
– Я не пряталась. Я рисовала, художники занимаются именно этим.
– Но это противоестественно!
– Это было неодолимое влечение, – спокойно возразила Эмма.
– Не сердись. Разве ты в юности не хотела стать знаменитой художницей?
– Обрати внимание: знаменитой, а не скандальной.
– Послушай, Эмма, ты должна воспользоваться подвернувшимся шансом. Я знаю, что ты боишься столкнуться, с Маркусом…
Эмма удивленно фыркнула:
– С этим подлецом? Вот еще!
– Ох уж эти новые герои. – Дельфина закатила глаза. – Он такой грубый. Лопается от награбленного, если верить слухам. Погряз в игре. Но тебе не стоит беспокоиться. Локвуд терпеть не может претенциозности. Я уверена, что виконта на балу не будет!
Эмма закрыла глаза. Кузина говорит так, будто все уже решено.
– Дельфина, эти картины… они не из приятных. Идея выставить их на балу мне кажется совершенно безумной.
– Позвольте с вами не согласиться, мисс Мартин.
Эмма поднялась одновременно с кузиной.
– Мы не слышали, как вы вошли, – сказала Дельфина.
– Простите, что заставил вас ждать, – поклонился лорд Локвуд. – Графиня, вы, как всегда, прелестны. – Он поднес к губам руку Дельфины и переключил внимание на Эмму.
– Милорд. – Она подала руку.
Лорд Локвуд, лет тридцати с небольшим, с выгоревшими светлыми прядями в каштановых волосах и поразительными янтарными глазами, был красив. Он окинул Эмму внимательным взглядом, напомнив ей тигра, оценивающего добычу.
– Мисс Мартин, – Локвуд широко улыбнулся, – если я кажусь вам смущенным, то только потому, что не ожидал, что вы так молоды.
На самом деле он совершенно не смутился, Эмма подозревала, что он крайне редко оказывается в таком состоянии.
– Я знаю, что моя кузина сказала вам…
– Это так. Но позвольте заметить, ваши картины отражают определенный… опыт… который я не могу соотнести с вашим прекрасным лицом.
Он снова широко улыбнулся. На сей раз улыбка явно была искренней, и Эмме сделалось не по себе. Она задавалась вопросом, что лорд Локвуд увидел в ее работах, если ее картины так заинтересовали его или, Боже упаси, взволновали.
Казалось, он ощутил ее неловкость и отступил на шаг, чем смягчил произведенный эффект. Впрочем, возможно, ей это только показалось.
– Простите, что подслушал ваш разговор, – продолжал Локвуд, – но должен сказать, что бал – самое подходящее место для показа ваших работ. Когда я их увидел, мне пришло в голову, что мы, замкнувшись в своем мирке, склонны забывать недавнее прошлое. Ваши картины показывают ценность жизни, убеждают, что за нее стоит бороться. Они призывают сражаться со злом. Я хочу напомнить об этом обществу, если вы позволите.
Странная речь, но изложено гладко. Если бы Эмма не смотрела на лорда Локвуда так пристально, то не заметила бы, как он стиснул кулаки.
– Вы говорите о картинах с сильным чувством, лорд Локвуд. Они вызывают у вас личный отклик?
– Разве могут они его не вызывать?
– Они очень жестокие, – прямо сказала Эмма.
– Таков мир.
– Возможно. Но я не считаю эти картины лучшим способом начать карьеру. Простите, если я кажусь вам честолюбивой, но карьера – моя цель.
– Меня восхищает ваша цель. И я собираюсь помочь вам добиться ее.
– Мне лестно это слышать. Может быть, тогда вы захотите увидеть то, что сейчас у меня в работе? Новые картины больше подходят для демонстрации.
Локвуд взглянул на нее:
– Позвольте показать, как я разместил картины. Возможно, это заглушит вашу тревогу.
Эмма готова была положить конец фарсу прямо здесь. Но нарастающее ощущение, будто она давно знакома с Локвудом, остановило ее. Странно. Она была уверена, что никогда не встречала его прежде.
– Ну что ж, – медленно сказала она, задаваясь вопросом, кого он ей напоминает, – но должна предупредить: сомневаюсь, что меня можно заставить изменить свое мнение.
– Прошу за мной, – поклонился лорд Локвуд. Выйдя из гостиной, они прошли через бальный зал.
Смежная с ним галерея с высоким потолком была длинной и узкой. Хозяин дома жестом указал на стены. Картины были развешаны со знанием дела. На таком расстоянии, что не отвлекали друг от друга. Поворачиваясь и разглядывая картины, которые сама она видела только в резком свете своей студии или в янтарных тонах освещенного газовыми лампами салона Дельфины, Эмма испытала внутреннюю дрожь. Ощущение было близко к страху, но еще больше походило на… священный ужас.
