Лидия Джойс - Искушение ночи
– Для начала уберите отсюда лишнюю мебель и безделушки, – посоветовала Виктория с присущей ей практичностью. – А дальше все пойдет легче.
Он грустно улыбнулся:
– Верно, слишком верно. Скорее всего это можно приписать лености.
Виктория усмехнулась:
– Эти комнаты говорят о том, почему вы предложили мне заключить с вами сделку.
– Почему?
– От скуки. Каждый день одно и то же, очередные расходы и три процента, заплесневелые акты и падежовец. Тут и свихнуться недолго. Особенно если верить вашей репутации повесы и прохвоста. Байрон поднял бокал.
– Вот и свихнулся. Помните сделку? Двадцать тысяч фунтов за одну неделю – это своего рода рекорд.
– Эти деньги вы получите с процентами, в положенное время. А сейчас вы не получили бы их ни при каких обстоятельствах. Вряд ли можно назвать мой гонорар чрезмерным, поскольку я вообще ничего не получу.
Байрон небрежно отмахнулся от ее доводов и переменил тему:
– Теперь вы называете это гонораром?
– Это слово не хуже тех, которые употребили вы. – Она посмотрела ему в глаза, слегка вздернув подбородок. – Я согласилась стать шлюхой, Рейберн, и не жалею об этом. Я получаю удовольствие впервые за последние пятнадцать лет.
Байрон ошеломленно посмотрел на нее. Он был уверен, что она говорит серьезно. Возможно, серьезнее, чем ей это кажется. Интересно, подумал он, будет ли она пренебрегать условностями, когда вернется в Рашворт? Ведь привычка создает множество пут, которые трудно разорвать, даже обладая решительным характером, а Виктория, похоже, не понимает, как изменилось ее положение. Байрон не верил, что она вновь станет прежней.
Но свои мысли он предпочел держать при себе, лишь промолвил:
– Вы весьма красноречивы.
Она посмотрела на него, прищурившись.
– Не стоит надо мной смеяться.
– Разве я смеюсь?
– У вас такой вид, будто вы что-то скрываете.
– И вам это кажется забавным. – Он слегка улыбнулся. – Мне тоже забавно. Вы заявляете, что слишком много заботились о том, что думают люди, тревожитесь о том, что думаю я.
Виктория вздохнула, выражение ее лица смягчилось.
– Весьма патетическое начало.
– Не патетическое. Естественное. – Он потянулся через стол и взял ее за руку. – Я не смеялся. Я думал, какой поднимется шум, если вы вернетесь в общество и будете пренебрегать условностями.
Виктория подняла бокал.
– На это стоит посмотреть. Я притча во языцех в Лондоне и шокирую все общество от Биллингсгейта до Букингема.
Он подумал, что на это действительно любопытно посмотреть, но в следующее мгновение содрогнулся. Он сыт по горло своей ролью лорда ночи и мрака, таинственного гостя, темного герцога, и потерял вкус к развевающим плащам. Возможно, на молодые, трепетные создания его маскарад и производил впечатление, но Виктория бросила бы на него один-единственный взгляд и с усмешкой отвернулась бы. И как король из известной сказки, он остался бы голым перед всем народом.
Уж лучше провести свои дни среди овец и слуг в деревне, по крайней мере никто не спросит, кем он был и кем стал.– Я больше не езжу в Лондон, – спокойно произнес Байрон.
Эти слова упали на стол, как подстреленная куропатка, и до конца ужина никто из них не проронил ни слова.
Байрон первым нарушил молчание:
– Я говорил сегодня с Томом Драйвером. Она подняла глаза и вгляделась в его лицо.
– Он уезжает в Лидс?
– Да.
Виктория вскинула брови – ответ его прозвучал слишком резко. Он вздохнул:
– Кажется, они все уезжают. Каждые два месяца очередная семья снимается с места и едет в Лидс или в Лондон.
– Они бросают не вас, – проговорила Виктория тихо.
Он посмотрел на свои руки, широкие и умелые, как у любого фермера, и вспомнил, что она сказала насчет невозможности повернуть время вспять. Чувство, которое созревало в нем многие годы, вскипело, разочарование и бессилие охватили его при воспоминании о лице Тома Драйвера, на котором отразилось страдание.
– У меня такое чувство, будто я их подвел. Они больше не могут здесь оставаться, Виктория. Времена меняются, я не смог удержать людей. Лучшие стада и новые формы ведения хозяйства сделают богаче арендаторов, но не ткачей, краснодеревщиков или кузнецов. Я не могу заставить этот мир работать на них. У меня такое ощущение, что где-то должен быть ответ, но я его не вижу. – Рейберн сжал кулаки.
– Вы должны заботиться только об арендаторах, – заметила Виктория.
Ее спокойный голос заставил его улыбнуться.
– Я говорю так, будто вернулся во времена Эдуарда Первого, не правда ли? Лорд, который правит своим народом справедливо и с отеческой заботой. Наверное, это смешное чувство.
Виктория прочла в его глазах насмешку над самим собой и горечь.
– Возможно, но оно благородно.
Рейберн заморгал, на его лице появилось смущение.
– Неужели никто не говорил вам об этом раньше? – удивилась Виктория.
– Мне... нет. Никогда. – Он рассмеялся. – И сам я никогда не считал себя благородным, разве что в буквальном смысле – как герцог.
– Вы просто сами себя не знаете. Рейберн усмехнулся:
– Когда практически нечем занять свой ум, начинаешь узнавать себя лучше, чем хотелось бы. Мы знакомы всего несколько дней, Виктория; возможно, мое поведение с вами – это самое лучшее, на что я способен.
Мысли Виктории вернулись к вопросу, который она задала Рейберну в карете.
– Возможно. Во время наших разговоров вы сообщаете мне на редкость мало.
Рейберн помрачнел – он понял, что она хотела сказать.– Забудьте об этом, Виктория. Забудьте о том, что вы задавали мне вопросы, и больше не задавайте.
Виктория сжала губы и покачала головой:
– Вы слишком многого от меня требуете.
Должно быть, она сказала больше, чем намеревалась, потому что выражение его лица слегка смягчилось.
– Верьте, я не хотел причинить вам боль.
– Даже при желании вы не могли мне ее причинить, – холодно ответила Виктория. – Мы с вами едва знакомы, не считая плотских отношений. – Возмущение ее росло. – Вы предпочли молчать, это самый легкий путь, так не ищите оправданий.
Рейберн сжал губы.
– Вы, как всегда, попали в точку, – резко произнес он.
– Если считаете себя виноватым и хотите искупить свою вину, ответьте на мои вопрос.
Тень пробежала по лицу Рейберна. Он с грохотом отшвырнул стул и, не сводя глаз с Виктории, обошел вокруг стола. У Виктории мелькнула мысль, что на этот раз она зашла слишком далеко. А он отодвинул ее стул от стола и повернул его так, чтобы она оказалась лицом к нему. Она впилась в подлокотники с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и с усилием разжала руки, стараясь сохранить спокойствие, хотя кровь бросилась ей в лицо. Но ее реакция не имела ничего общего со страхом или гневом. По телу ее растеклось тепло от его близости, когда он навис над ней. Виктория вздернула подбородок. Рейберн помрачнел еще больше.
