Нарисованная любовь (СИ) - Грекова Анна

— Позвольте мне увидеться с Элизой. Возможно, увидев нас вдвоем, вы поймете, какого счастья лишаете двоих людей.

— Элиза в отъезде. Еще просьбы будут?

— Разрешите оставаться с надеждой, что вы подумаете и милосердней отнесетесь к судьбе Элизы. Не откажите мне ещё в одном визите, я бы не хотел считать наш разговор окончательным.

— Надежда — это ваше право. Сюда приезжать больше не надо, вас не примут. Прощайте!

— Всего вам доброго, миссис Энн.

Георг вышел прямо и спокойно, только добела сжатые руки говорили, что он еле сдерживается. Он стремительно пересёк двор, словно не желая ни на миг оставаться там, где его оскорбляли и отобрали надежду. Только за воротами, вскочив на лошадь, он некоторое время смотрел по сторонам, словно надеясь увидеть Элизу. Потом резко сорвался с места, стараясь в вихре гонки отогнать подступающую панику и мысли о том, что и следующий визит не даст никаких результатов.

Энн еще долго стояла у окна, словно боялась, что настойчивый визитёр способен вернуться. Хорошо, что Элиза отдыхала в своей комнате, окна которой выходили в сад. Нет, нельзя допускать, чтобы они увиделись! Современная молодежь способна на всё, в горячке любви могут натворить непоправимое, потом не расплатятся за всю жизнь. Элизе ни слова о визите, иначе это даст ей право надеяться, она возомнит, что к матери можно будет не прислушиваться. Нужно срочно что-то предпринимать, она и так тянет с определением судьбы Элизы. Да, да, она надеялась на Артура, и что-то может получиться, но пора посмотреть правде в глаза: нужен другой, абсолютно надежный вариант. Думать и как можно скорее определиться. Возможно мысль, которая ни раз мелькала у неё, не так уж несостоятельна. Сегодня же начинать действовать! Не сегодня — сейчас!

* * *

— Роберт! — Дженни с радостью бросилась навстречу въезжающему другу. Она протянула руки в ожидании, когда Роберт спешится.

Он чуть ли не на ходу спрыгнул с лошади и горячо сжал руки Дженни.

— Роберт, — повторяла она с улыбкой, — самый верный и надежный! Меня все-все бросили. Элиза не приезжает, Артур погряз в хозяйских делах. Навещает Георг, но лучше б не приезжал, не могу видеть его потерянные глаза, когда он не обнаруживает здесь Элизу.

— Ах, сколько напастей на одну маленькую девочку! — смеялся Роберт. — Значит, я напрасно сдерживал себя, не навещая ваше имение, боясь показаться надоедливым. А что, Артура вчера не было?

— Ни вчера, ни позавчера. Присылал с посыльным известие, что занят, а потом и этого не стал делать.

— Он же понимает, что ты умница и можешь обидеться, если постоянно будет напоминать о занятости. Я вчера был у него, но не дождался, думал: он здесь.

— Наверное, пропадает на дальних пастбищах. Пойдем в дом, всё мне расскажешь. Как Элиза? Куда пропала? Пусть приезжает.

— Приезжай ты к нам. Погости, как прежде. Чудесное было время, в моей жизни — самое лучшее.

— Потому что вернулся домой?

— Пусть будет так, — помолчав, согласился Роберт. — А Элиза под домашним арестом, мама слышать не может про Георга, не хочет, чтобы они виделись.

— Ужасно. Как же им быть?

— Ума не приложу. Что суждено, то и сбудется. Ну, что, поедешь к нам? Элиза хоть выговорится с тобой.

— Я побегу отпроситься.

— А я — поздороваться с дядей Фредом и дядей Джоном. А Эдвин где?

— Отец уехал домой и не обещал скоро быть. Эдвин был у себя, по пути крикну, чтобы зашёл к вам.

В кабинете Эдвина была тишина. Дженни тихонько открыла двери.

Эдвин сидел у стола и писал, полностью погрузившись в работу. Дженни залюбовалась картиной: профиль Эдвина четко вырисовывался на фоне заходившего солнца, пробивающегося светлым пятном на опущенных шторах, его спокойное лицо, одухотворенное и красивое. Жаль нарушать очарование. Дженни ступила в кабинет, бесшумно прикрыла двери и немного помолчала, потом позвала негромко, с трудом нарушая тишину.

— Эдвин.

Он повернул голову и замер, глядя на неё. Время бежало, они не шевелились. Взгляд Эдвина притягивал, бессмысленно было противостоять желанию подойти и прижать к себе его голову, впиться рукой в волосы, сжать пальцы до боли, со всей силы.

Первым поднялся Эдвин. Подошел и спросил тоже тихо, ласково:

— Что?

Она не хотела отвечать, она хотела вот так стоять и просто смотреть на него.

— Эдвин… — Это уже звучало ни как зов, просто имя, которое хотелось шептать.

Её глаза…голос…туман…

Эдвин отступил на шаг:

— Уходи.

Пауза.

— Я не могу и не хочу без тебя.

Дженни говорила шёпотом, опустив глаза, для себя.

Зачем, зачем она говорит это?

Губы почти не двигались, и было не понятно, как они слышат и понимают друг друга.

— Дженни, если б ты знала… — Эдвин с трудом взял себя в руки. — Эти слова всё, что я могу тебе дать.

Они молча смотрели друг на друга. Потом Эдвин закрыл глаза, вздохнул, а, открыв, спросил громко:

— Ты меня звала?

Дженни повторила то же самое, ответила:

— Приехал Роберт, ждёт тебя в кабинете отца. Зовёт меня к себе в гости повидаться с девчонками. Займи его, мне нужно время, чтобы собраться.

Из кабинета Дженни ушла к себе. В груди было тесно, ей хотелось освободиться от ноющего там. Эдвину хорошо, он переводит свое настроение в трепетные строки. Они получаются красивые, лиричные, а грусть чувствуется в каждом слове.

Нет, он больше не читал ей своих произведений, просто попалась тетрадка на столе, она не удержалась и почла всё, что в ней было. И лучше любого многословного объяснения поняла Эдвина, узнала, что его отношение к ней — не пустой звук. Не удержалась, приписала в конце: «Ты вновь смог очень точно передать мои ощущения».

В комнате Дженни схватила краски, но потом отбросила мысль вновь нарисовать любовь. Уже есть подобная картина, она писала её, еще не зная, что шифрует свою судьбу в любви: одинокая птица на фоне красивого заходившего солнца. Солнца птице никогда не достичь, присесть некуда — внизу безбрежное море. Остается поддерживать себя в полете, мечтая все же добраться до нужного ей места.

Дженни взяла обычный листок, слова полились рекой, освобождая от боли душу, заживляя раны.

«Как давно в моей душе поселилась грусть? Неосознанно — с того момента, когда я почувствовала, что влюблена. Новые ощущения, счастье владеть тайной любви не позволяли распознать первый сигнал бедствия под названием «Любовь к женатому мужчине». Я неслась на крыльях любви, не останавливаясь и не задумываясь, что же будет дальше. Всё, что меня окружало, было прекрасным и носило одно название — ты. Первые нежные слабенькие листочки на деревьях, золотой глазок любимого тобой одуванчика, звеневший под порывами ветра высохший осенний лист и горка чистого снега на замерзшей ветке были наполнены особым смыслом. Я впитывала красоту мира с тем, чтобы, наполнившись чувствами, выплеснуть их тебе хотя бы в мечтах. Я удивляюсь, как долго это длилось, как нескоро пришла боль, а вместе с ней поэтапно ненужность того, что еще недавно было ценным. И ужасающая пустота с ещё одним безнадежным названием: «Никогда не будет моим». Теперь я оглядывалась вокруг и смотрела на мир совсем другими глазами. Умом понимала: то, что я вижу, прекрасно и нужно обязательно восхищаться цветом, который может быть только в естественной природе, причудливой игрой солнечного света и затейливым рисунком на замерзшем окне. Но это отмечал разум, а душе с её мертвой пустотой ничего не было нужно. Сколько раз ранее, глядя на колыхавшееся разнотравье, представляла, как возьму тебя за руку, и мы побредем всё равно куда. Лишь бы рядом, лишь бы смотреть друг на друга. Я не мечтала о поцелуях и объятиях, мне достаточно было уткнуться лбом в твою грудь, закрыть глаза, замереть и ощутить, как бьется родное сердце.

Грусть съела всё: мечты, желания, ощущение себя в продолжающейся жизни. Я плетусь по земле безразлично, покорно, я отбываю дни, потому что они отпущены мне, я давно забыла слово надежда, выбросила его из словаря мыслей навсегда. Я ничего не ощущаю, не обращаю внимания даже на грусть. Вспомнила твоё пожелание познать настоящую любовь. Сбылось. Теперь я понимаю, каково было тебе нести крест, когда я не ведала, сколько причиняю боли своим поведением от нежелания сдерживать рвущиеся наружу чувства. Мне хотелось кричать о любви, а ведь давным-давно твой мудрый отец сказал, что о настоящей любви чаще всего приходится молчать. И я молчу, потому что говорить нельзя. А еще потому, что боюсь услышать «нет», а еще больше «да». Как выйти из этого круга? Нет, я не прошу у тебя помощи или совета, я не хочу от тебя ничего. Когда-то я впервые взглянула в твои глаза, их свет ослепил, не позволив разглядеть то, что вскоре станет спутницей моей жизни — грусть, то понятие, которое разорвет меня изнутри и уничтожит как влюбленную единицу — чужой мужчина. Мне выпала доля жить полярными ощущениями: счастье и горе от того, что ты есть! Только меня нет — я растворилась в океане грусти…»