Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега
Признаться, сама Сапфо в такой поворот событий почему-то не верила, считая этот рассказ скорее поучительной басней об убийственной силе слова, чем страшной реальностью.
Так же как и легенде, будто бы к Архилоху в военную палатку несколько раз самолично приходила Эрато — Муза лирической поэзии и эротических стихотворений, и поэт с ней несколько раз подряд переспал.
Вот какие отчаянные, безмерные глупости постоянно продолжали болтать люди об Архилохе даже после его смерти!
А он — мера, ритм, смена волн…
Впрочем, самой Сапфо, которой действительно посчастливилось однажды услышать пение Архилоха, вторая легенда — о посещении Эрато — почему-то казалась более вероятной.
Честно говоря, Сапфо до сих пор иногда вдруг совершенно не к месту вспоминала мускулистые ноги Архилоха, покрытые бронзовым загаром, и особенно почему-то — его красный язык, который поэт то и дело высовывал из смеющегося рта, когда отрывал губы от своей дудки, чтобы хотя бы немного перевести дыхание.
Сапфо чувствовала, что все вокруг ждут, когда же она своей песней незаметно вольется в общий праздник, но почему-то до сих пор никак не могла собраться с духом и ощутить внутри тог толчок, который всякий раз подсказывал, что пришла пора брать в руки лиру.
Нет, она совершенно не могла и не хотела сегодня петь!
Так получилось, что Сапфо и стояла как-то немного отдельно от веселой компании, на пригорке, и потому казалась выше и неприступней всех своих подруг.
Наверное, любой незнакомец, который увидел бы ее сейчас, мог бы подумать, что поэтесса просто порядком загордилась собственной славой, не представляя, что на самом деле творилось в душе у этой женщины.
«Как лягушка, на болотной кочке, которая никак не решится заквакать», — вот как на самом деле воспринимала сама себя в эти минуты Сапфо.
Просто какое-то странное, тайное чувство ей подсказывало, что как только она начнет петь, то «фаонии» тут же достигнут своего зенита и потом сразу же начнут незаметно сворачиваться к концу, тем более что у многих девушек после исполнения на жаре многочисленных гимнов уже наверняка появилось желание незаметно перебраться в тень к пиршественному столу и освежиться вином.
Нет уж, подумала про себя Сапфо, пусть лучше праздник на поляне продолжается сегодня как можно дольше, даже ценой ее молчания.
Правда, Фаон тоже постоянно смотрел на нее с нескрываемой тревогой и чуть ли не с мольбой, не понимая, почему Сапфо, которая, как он слышал, обычно пела не закрывая рта и украшала своими стихами любые праздники, состязания, пиры, теперь стояла на возвышении как окаменевшая статуя со странно блестящими, тревожными глазами.
Вообще-то Сапфо взобралась на этот пригорок-кочку, где мог уместиться только один человек, спасаясь от Филистины, неотступно последние дни старавшейся находиться с ней рука об руку и то и дело заводившей разговоры о дальнейшей судьбе Фаона.
Разговаривать с ней для Сапфо означало примерно то же, что беседовать вслух с собой, с собственным внутренним голосом, и, возражая Филистине, она постоянно чувствовала, что все больше врет, запутывается, противоречит словам, сказанным прежде, — это было и изнурительно, и бессмысленно.
Вот и теперь Филистина все равно стояла ближе всех и пыталась снизу заглянуть в лицо Сапфо.
— Сапфо, раз ты сегодня молчишь, тогда я сама спою какую-нибудь твою песню, хорошо? — громко спросила Филистина, и все на поляне радостно захлопали, зная, что нежный, высоко улетающий под облака голос Филистины способен подарить слушателям поистине неземное наслаждение.
А если к тому же Филистина начинала петь несравненные песни Сапфо!
…Анактория!
Я же о тебе, о далекой, помню.
Легкий шаг, лица твоего сиянье[20] —
пела Филистина.
«Анактория», — переливалось всеми звуками самое дорогое для Сапфо имя, и казалось, что песня сейчас исполнялась вовсе не на поляне, а наоборот, случайно донеслась сюда, к земле, откуда-то из поднебесья и ненароком задержалась, запутавшись в душистой траве.
Анактория…
Знаю, не дано полноте желаний
Сбыться на земле[21]… —
продолжала петь Филистина, и Сапфо почувствовала, как помимо воли по ее щеке скатилась быстрая слеза.
Как все же хорошо, что сейчас она стояла не слишком близко к подругам и подобная невольная слабость имела шанс остаться никем не замеченной!
— Это лучшее, что я когда-либо слышал! — громко воскликнул Фаон, не в силах сдержать своего восторга от пения Филистины.
Он, конечно, неоднократно слышал, как замечательно Филистина умеет петь, но чтобы так, как сегодня, на его «фаониях»!
Пожалуй, Фаон запросто отдал бы сейчас Филистине миртовый венок главного победителя, который до поры до времени лежал на алтаре, охраняемый Афродитой, но, посмотрев на Сапфо, решил, что не стоит слишком торопиться.
И все же от одной из подруг Сапфо не укрылась та невольная слеза, которую поэтесса торопливо и, как ей показалось, совершенно незаметно смахнула с лица, — это была Дидамия.
— Сегодня не время петь грустные песни, — заявила она, нарочито несколько грубовато подбочениваясь. — Чего это здесь все вдруг расхныкались? Как бы из богов кто-нибудь не расплакался, глядя на наш праздник, и не полил бы нас сверху дождичком! Видите, на небе снова откуда-то появились тучки. Чувствую, пришла пора мне с девочками самой браться за дело.
Как оказалось, Дидамия вместе со своими юными ученицами — некоторые из них не желали расставаться с любимой наставницей даже в самые жаркие месяцы и упросили родителей отпустить их также за город — приготовила целое представление на стихи известного женоненавистника Семонида Аморгского.
Злоязыкий Семонид, родившийся на острове Самосе, не так давно основал на Аморгосе свою колонию «настоящих мужчин» — как подозревали женщины, сделал он это исключительно в знак противопоставления школе Сапфо, ведь слава о ней разнеслась буквально по всем греческим островам.
Он же написал особые «женские ямбы», в которых последовательно и с нескрываемым презрением сравнивал отдельные типы женщин с восьмью животными — это были свинья, лиса, собака, осел, горностай, лошадь, обезьяна и пчела.
Вот каждого из этих «женских зверей» и изображали сейчас совсем молоденькие девушки, исполняя на поляне забавные, причудливые танцы.
Причем кто-то из танцующих специально для пущей выразительности и достоверности сделал себе смешную маску, кто-то прицепил к своей тунике длинный хвост из настоящего конского волоса, а кто-то приладил к волосам искусно сделанные из ткани ослиные уши.
