Элизабет Вернер - Первые ласточки
– Что я не должен знать? – повторил Эдмунд, подойдя ближе и обращаясь к барону.
– Неужели ты подслушивал нас? – спросил тот, чувствуя, как у него захватывает дух при одной мысли о возможности подобного.
– Нет, дядя, – с недовольством возразил молодой граф, – я не способен на такую низость. Я слышал только твои последние слова, когда намеревался открыть дверь. Весьма понятно, что я хочу знать, что они означают и что именно скрывали до сих пор от меня так же, как от моего отца.
– Ты ведь слышал, что я просил сестру не говорить тебе об этом, – ответил барон, овладевший собой. – Дело касается одного печального обстоятельства из времен нашей юности, которое нам лучше оставить в покое. Ты ведь знаешь, что наша юность была суровее и гораздо тяжелее, чем твоя. Нам приходилось подчас бороться из-за того, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия.
Объяснение было очень правдоподобным, и Эдмунд, по-видимому, поверил ему, но в тоне его обращения к матери, несмотря на всю нежность, послышался горький упрек:
– До сих пор я никак не предполагал, мама, что от меня у тебя есть тайна.
– Не мучай маму! – заметил Гейдек. – Ты видишь, как она расстроена.
– Именно поэтому ты должен пощадить ее и не пробуждать сегодня мрачных воспоминаний, – с легким раздражением ответил Эдмунд. – Я пришел сообщить тебе, мама, что только что приехала моя невеста с отцом. Я ведь могу привести к тебе Гедвигу? Если ты здорова настолько, что в состоянии говорить с дядей, то, вероятно, сможешь принять и ее?
– Конечно, голубчик! – поспешно согласилась графиня. – Я чувствую себя значительно лучше. Сейчас же приведи Гедвигу ко мне!
– Я пойду за ней. – Уходя, Эдмунд обернулся еще раз, и его странный, испытующий взгляд скользнул по матери и дяде.
Граф еще накануне послал в Бруннек нарочного с известием, что на охоте он слегка повредил себе руку и потому не может приехать, и просил не беспокоиться из-за этого. Тем не менее Рюстов с дочерью на следующий день поехал в Эттерсберг, но вид Эдмунда, как всегда веселого, рассеял их опасения. Почти одновременно с ними навестить больного приехал с сыном сосед-помещик, в усадьбе которого приключился несчастный случай.
Таким образом, первая встреча барона Гейдека с новым родственником прошла гораздо непринужденнее, чем можно было ожидать. Красота молодой невесты, конечно, повлияла на строгого дядюшку, который, несмотря на свои аристократические предубеждения, не мог не одобрить выбора племянника. Лишь по отношению к советнику Гейдек сохранил несколько холодный, хотя безупречно вежливый тон.
Присутствие посторонних делало разговор оживленным и общим, только Эдмунд был не-обыкновенно молчалив и рассеян, но ни за что не хотел сознаваться, что это каким-либо образом связано с его раной, а объяснял свое расстройство разлукой с Освальдом. Может быть, он не хотел признаться даже самому себе, что его угнетало нечто другое.
Гости оставались недолго, а через несколько часов и Рюстов с дочерью уехали в Бруннек. Эдмунд проводил невесту до коляски и нежно простился с ней. Затем он вернулся к себе в комнату, но ему было не по себе; его терзало какое-то странное беспокойство. Наконец он лег на софу и попробовал читать, но не понимал смысла прочитанного. На обычно ясном челе молодого графа сегодня собирались крупные морщины, какая-то навязчивая мысль сверлила его мозг, все время возвращаясь к тем словам, которые он услышал в комнате матери. Что он не должен был знать? Что так тщательно скрывалось от него?
Эдмунд вовсе не привык чувствовать себя чем-нибудь недовольным, задумываться над чем-либо загадочным, и такое состояние было для него невыносимо. В конце концов он бросил книгу, встал и направился к дяде.
Барон Гейдек, приезжая к сестре, обычно поселялся в комнатах для гостей, находившихся на верхнем этаже, и вскоре после отъезда гостей ушел к себе. Он стоял перед камином, старательно растапливая его. При виде племянника он изумился, но его изумление, казалось, было не из приятных.
– Я помешал тебе? – спросил Эдмунд, заметивший это.
– О, нисколько, но, по-моему, с твоей стороны крайне легкомысленно, что ты не обращаешь ни малейшего внимания на свою рану и бродишь по замку, вместо того чтобы спокойно лежать у себя на диване.
– Мне же позволено выходить из комнаты, – возразил Эдмунд, – а я хотел поговорить с тобой. Ты приказал затопить камин? Тебе не будет жарко при сегодняшней погоде?
– Я нахожу, что здесь очень прохладно, в особенности к вечеру, – ответил барон, опускаясь в стоявшее у камина кресло и жестом приглашая племянника сесть против него.
Но Эдмунд остался стоять.
– Я хотел просить тебя объяснить мне те слова, которые случайно услышал при входе к маме, – без лишних слов начал он. – В присутствии мамы я не хотел настаивать на этом, она действительно очень расстроена. Но теперь мы одни, а эти слова не дают мне покоя! Что они означают?
Гейдек нахмурился:
– Я уже сказал тебе! Я говорил об отношениях в нашей семье, которые, впрочем, уже давно разрешены и забыты, однако могут больно задеть тебя.
– Но я уже не ребенок, – с необыкновенной серьезностью промолвил Эдмунд, – и, вероятно, могу попросить, чтобы меня посвятили в наши семейные дела. Речь шла о тайне, которая могла бы разрушить счастье здесь, в Эттерсберге. Сейчас я – владелец Эттерсберга, следовательно, дело касается меня, и я имею право спросить об этом. Раз и навсегда, дядя, я хочу знать, в чем дело!
Требование было выражено так энергично, что вовсе было не свойственно характеру молодого графа, но барон Гейдек только пожал плечами.
– Оставь меня в покое со своими вопросами, Эдмунд! – нетерпеливо ответил он. – Как ты можешь с таким упрямством привязываться к слову? Ведь это были просто слова, которые сплошь и рядом встречаются в разговоре и не имеют никакого значения.
– Но ты говорил очень возбужденным тоном.
– А ты, несмотря на свое отвращение к подслушиванию, все же стоял некоторое время у двери.
– Если бы я хотел настолько унизиться, то знал бы теперь больше и мне не нужно было бы просить у тебя объяснения, – раздраженно возразил Эдмунд.
Гейдек закусил губы. Он мог предполагать, что случилось бы, если бы племянник действительно унизился до подслушивания, но осознавал необходимость отклонить его дальнейшие вопросы и потому ответил с холодной решимостью:
– Это обстоятельство касается главным образом меня, и потому я не желаю подробно разбирать его. Думаю, что этого более чем достаточно для тебя и тебе нечего больше осаждать вопросами мать. А потому перестань говорить об этом!
