Лариса Шкатула - Жена русского пирата
— Что ты так носишься с этим плетнем? — недовольно пробурчал Андрей.
— Еще один! — подбоченилась Олеся. — И оба на язык бойкие, руки бы такими были!.. Раз командиром выбрали, подчиняйтесь, а то ведь я не посмотрю, что здоровые мужики, плетка в конюшне висит…
Андрей расхохотался, Ян недоуменно посмотрел на него: чуть что — и хохочет. Он всегда считал, что смешливость больше к лицу девушкам, но никак не мужчинам на четвертом десятке… А Олеся между тем продолжала:
— Плетень почините, возьмете Мушку, косилку — и на дальний луг закончить люцерну!
— Там уже косить немного осталось…
— Да, и Чалого с собой возьмите. Совсем застоялся жеребец! Я — в лес, ненадолго, опят на жареху наберу… И не забудьте, — крикнула она им вслед, — что вы на свадьбу приглашены!
Дыра в плетне оказалась-таки приличной… Андрей повел Яна в сарай там лежали заготовленные с осени жерди — и попутно объяснял, где какой инструмент лежит.
— Ты, дядька Андрей, так все показываешь, словно вот сейчас на коня сядешь и уедешь.
— Не сейчас, конечно. Ночь переночуем. За свадебным столом посидим. "Горько" покричим, на счастье молодых полюбуемся, а уж утром — в путь-дорогу!
Он грустно улыбнулся. Яну это показалось странным.
— Дядька Андрей, а ты сам, случайно, того… не любишь ее?
Тот взглянул на хлопца как на несмышленыша.
— Любишь!.. Люблю. Только не так, как ты своим глупым умом напридумывал! Она же на моих руках выросла! Я её и люблю, как родную дочь… Впервые-то Олесю я увидел, когда мне только восемнадцать лет стукнуло. А твоей невесте — четыре… Григорий её тогда в Россию привез. И вот помню, как сейчас: спрашиваю у этой крохи с огромными синими глазами: "Лесинька, тебе здесь нравится?" А она улыбнулась и отвечает: "Тутто бене!" [16] То есть по-русски она понимала, но не говорила. Все по-итальянски. Мне и пришлось её родному языку учить. У Григория-то — заметил? — шило в заднице! Ни минуты на месте не сидел! Какое там — учить кого-то! Где терпения взять? Вот мы и поделили обязанности: он — брат, а я — отец и учитель. Правда, учить Лесю было сплошным удовольствием, на лету схватывала. С женой тебе повезло, можешь не сомневаться: в её красивой головке, как в хозяйском сундуке, столько знаний — на вас обоих хватит!..
Плетень они починили быстро. Андрей только похваливал Яна за ловкие руки.
— Теперь вижу, хлопец, не пропадет с тобой моя дочка: и хватка есть, и желание работать! Вот сейчас ещё на косьбе попробую, а тогда и решу отдавать за тебя Олесю или нет?
Они вернулись к сараю. Андрей достал косу и стал её точить, а Яну наказал:
— Ты пока Мушку выводи. Станет кусаться, бей по зубам, не жалей!
Ян уже шел к конюшне, как совсем рядом из леса донесся истошный девичий крик. Андрей, как был с косой в руках, помчался в ту сторону, крикнув на бегу Яну:
— Ружье возьми, в спальне над кроватью висит!
ГЛАВА 12
Катерина после смерти родителей часто корила себя за бессердечие. Дело было не в том, любила она или не любила своих "батькив", а в том, что не проявила должного интереса к их жизни. То есть ей казалось, что никакого интереса и не было… Даже смерть матери она истолковала по-своему: рано померла от тоски по мужу. Значит, крепко любила? А вдруг её что-то мучило? Почему никогда не рассказывала дочери о скрывавшемся в доме революционере?..
Впрочем, однажды, Катя вспомнила, мать начала говорить странные вещи: что отец всю жизнь болел, что судьба лишила её самого главного, и что не будь у неё Катерины, давно бы в петлю полезла… Она тогда оборвала мать: мол, чего причитать, отец её так любит, а что с палочкой ходит, так это ничего, не то, что Севастьян, который бездвижный лежит после того, как медведь его заломал… В кои веки мать хотела душу открыть, а доченька, черствая, только отмахнулась!..
— Катя! Катя, очнись! — Дмитрий крепко сжал её руку: Катерина так задумалась, что не заметила, как в комнату вошла женщина, видимо мать Константина, и доброжелательно улыбается ей. — Вы уж извините мою жену, устала с дороги!
— Ничего страшного, — женщина приблизилась к сидящей Катерине, и та сконфуженно вскочила. — Красавица! Замечательная красавица! Я всегда говорила, что только в провинции могут произрастать подобные самородки, правда, Аристарх Викторович?
Катерина было откликнулась на её доброжелательный тон, но, вглядевшись попристальнее в лицо Руфины Марковны, как та представилась, увидела, что её глаза вовсе не выражают тех чувств, о которых женщина говорит, а, скорее, холодно её изучают. Зато как засияли они, когда Первенцева обратила взгляд на сына.
— Костик!
— Мама!
— Я знала, я чувствовала, что ты жив! Судьба не могла так жестоко со мной обойтись!
Сын тоже непритворно обрадовался, подбежал, обнял её и, как старые товарищи, голова к голове, они вышли в другую комнату. Только на пороге, полуобернувшись, Руфина Марковна произнесла:
— Извините, товарищи, мы вас покинем ненадолго!
Едва за нею закрылась дверь, как у Аристарха Викторовича непроизвольно вырвался вздох облегчения. В наступившей тишине он прозвучал так отчетливо, что Первенцев смутился. Обстановку разрядила появившаяся в дверях Нюша:
— Подавать, что ли?
— Конечно, — засуетился хозяин, — ты же видишь, Руфина Марковна пришла!
Нюша исчезла на кухне, а Аристарх Викторович повернулся к гостям с самой дружелюбной улыбкой, как если бы ничего не произошло, но Дмитрий уже успел увидеть то, что хотел: этот человек боялся своей жены!
Из чего проистекала эта боязнь, трудно было сказать. Руфина Марковна не била тарелок, не устраивала истерик, но и к сорока пяти годам Аристарх Викторович столбенел и заикался, стоило жене сурово сказать:
— Аристарх!
Известный экономист и ученый, — он стал таким не без помощи жены, Аристарх Викторович, полностью разделявший идеи коммунизма, не смог закалиться в политической борьбе настолько, чтобы обрести вместо кожи и нервов некий стальной щит, о который разбивались бы мелкие житейские неприятности и низменные чувства. Такие, к примеру, как плотская любовь…
Аристарх был на пять лет моложе своей жены, а к двадцати годам вдруг оказался женатым на своей бывшей наставнице. Руфина отбывала ссылку как политзаключенная в тех далеких сибирских местах, откуда родом был Первенцев. Она учила провинциального парня азам политической борьбы…
Обманутый подчеркнутым вниманием девушки к его скромной персоне, румянцем, загоравшимся на её бледных щеках, когда она вещала о братстве и справедливости, Аристарх принял Руфину за человека тонкого, глубоко чувствующего и, главное, к нему неравнодушного. Он и представить не мог, что она одинаково внимательно относится ко всем, кто способен разделить её взгляды…
