Виолен Ванойк - Мессалина
Немногим более года после того, как появилась на свет Клавдия, которую Клавдий предпочитал звать Октавией, и через двенадцать дней после прихода к власти своего супруга Мессалина родила Германика. Клавдий, таким образом, начал свое правление с того, что дал империи наследника. Власть очень скоро сделала Мессалину более жесткой, более требовательной, более уверенной в себе. У нее резче обозначился подбородок, скулы стали шире, высокий лоб под темными завитками выглядел более суровым; ее нежные черты лица слегка заострились. Несмотря на юный возраст, она сумела придать своей осанке величественность. Она открывала для себя, как опьяняюще действуют на человека почести, роскошь двора, императорская власть, в особенности если выросла в семье, которой коснулось разорение. Женщина порывистая, взыскательная и честолюбивая, она вдруг делалась слабой, мягкой и чувствительной, словно ребенок. Так, ей случалось испытывать большую потребность в нежности, а иной раз и в жесткости по отношению к себе, и она даже просила Клавдия побить ее в наказание за ее капризы. В такие минуты она сожалела о том, что обманывала мужа, и страшилась своих вспышек чувственности. Но как только власть над ней снова брали страсти и похоть, она принималась ненавидеть супруга, как, впрочем, и любовников, узнавших о ее слабостях.
Клавдий предоставил ей полную свободу, тем более что после вступления на престол он почти не имел досуга, который мог бы посвящать жене и детям.
Новый император пожелал прежде всего воздать долг почтения родственникам. Бабке своей Ливии он назначил божеские почести, а родителям — всенародные поминальные церемонии; он также выразил желание, чтобы ежегодными играми отмечался день рождения его отца Друза, тем более что в этот же день родился и его дед Марк Антоний; матери своей Антонии он присвоил титул Августы, отвергнутый ею при жизни; наконец, в память Тиберия он воздвиг мраморную арку близ театра Помпея, которую сенат когда-то постановил построить, но не построил. Вместе с тем он приказал снести статуи Калигулы, отменил все его постановления, а день его гибели и своего прихода к власти запретил считать праздником.
Клавдий оставил при себе вольноотпущенников и рабов своего предшественника. Каллисту было поручено собирать прошения, Полибий ведал народным образованием, Посид — снабжением армии, Нарцисс — императорской почтой, а Паллант — финансами. Судебные дела были возложены на Тита Элия Деодата. Сатурнин сохранил пост префекта города, а в ведении Грацила находилась префектура продовольствия. Что касается правосудия, то Клавдий велел судьям заседать круглый год без перерывов, тогда как до недавнего времени они заседали только летом и зимой. Эти решения Клавдия были лишь началом целой цепи благих преобразований, которые наряду с весьма учтивым отношением к сенаторам и различным магистратам снискали ему любовь народа и уважение патрициев.
Мессалина находилась рядом с Клавдием во время игр и зрелищ в честь их предков, а затем предоставляла своему властвующему супругу возможность целиком погрузиться в государственные дела. Она попросила отдать в ее распоряжение одно крыло дворца, чтобы все там устроить на свой лад и принимать друзей. Клавдий просьбу тотчас же выполнил. Так она создала свой собственный двор, в дела которого он не стремился вмешиваться. Там проходили самые приятные часы ее жизни — в играх, пирах, беседах, сдобренных танцевальными представлениями и мимами, в компании праздных людей.
В тот день Мессалина очень удивилась внезапному появлению в столовой Клавдия, которого она считала уехавшим в Остию. Гепард Аилур, лежавший у ног хозяйки, зевая, поднялся и направился к вошедшему. Мессалина позвала зверя, зная, что Клавдий боится его. Супруг впервые пожаловал в ее покои. Он начал с комплиментов по поводу со вкусом обставленных комнат, удачно подобранных занавесей и обивки; понравились ему и фрески на стенах. Роспись — зеленые и синие тона на темно-красном фоне — представляла собой сцены из поэм Гомера. По всему залу были расставлены глиняные кувшины со свежесрезанными лавровыми ветками.
Мессалина находилась в столовой с одним из своих придворных, Луцием Вителлием, наблюдая за последними прготовлениями к пиру, который должен был начаться после полудня и продлиться до самой ночи. Когда вошел Клавдий, Вителлий пал на колени к его ногам. Этим слишком демонстративным знакам обожания, в особенности со стороны людей, которые пренебрегали им, а то и презирали его, когда он был просто частным лицом, Клавдий не верил, они даже раздражали его.
— Встань, — приказал он. — Ты прекрасно знаешь, что это кривлянье не может понравиться римлянину, пусть даже и императору. Вспомни, когда ты был наместником в Сирии и Калигула вызвал тебя в Рим, ему тоже не понравилось, что ты подошел к нему, закрыв лицо вуалью, словно боялся быть ослепленным его величием… И что это болтается у тебя на шее?
Вителлий поднялся, чтобы дать возможность Клавдию рассмотреть амулеты и другие вещицы, висящие на тонкой длинной цепочке. Клавдий увидел среди них медали с его изображением и с изображением Мессалины, Нарцисса и Палланта. Он расхохотался, увидев еще у него на груди золоченую вышитую сандалию.
— Что это за башмак? Клянусь Юпитером, в тебе нет ни малейшего достоинства и ни малейшего понимания того, что нелепо, а что нет!
Мессалина подавила смех, видя, что Вителлий молчит, не решаясь ответить.
— Это моя сандалия, — небрежно бросила она. — Вителлий упросил меня подарить ее ему.
— Так тебе, значит, мало валяться в ногах у императрицы и целовать их, тебе понадобилась еще и ее обувь! — пошутил Клавдий, и зал огласился его резким язвительным хохотом. — У тебя, я уверен, она будет в полной сохранности!
— Тем более, что Вителлий каждый день обращает молитвы к этому новому божеству, — в свою очередь, рассмеялась Мессалина.
Клавдий пожал плечами и улегся на ложе.
— Полагаю, что мой приход должен тебя удивить, — обратился он к жене.
— В самом деле, — призналась она. — Я думала, что ты в Остии.
— Я отказался от этого бесполезного сейчас путешествия. Город снабжается бесперебойно. Я предполагаю отправиться в Остию после июньских календ, когда мне нужно будет встретиться там со строителями, которым я поручил разработку нового проекта. Нельзя оставить Остию без настоящего порта. Невозможно долее мириться с тем, что снабжение пшеницей такого города, как Рим, зависит от капризов ветров, что приходится разгружать суда с помощью барков, а поврежденные оставлять в открытом море. Нужно построить порт в устье Тибра — там корабли будут стоять в надежном месте и будут ремонтироваться в доках.
