Наталья Павлищева - Трон любви
– Хуррем…
Конечно, она услышала голос Махидевран, но даже глазом не повела в сторону баш-кадины. Это было откровенным неуважением.
Вокруг снова стало тихо, как при появлении валиде. Хафса сидела молча, ожидая развития ссоры между кадинами. Сглотнув, Махидевран снова окликнула:
– Хасеки, ты стала хуже слышать?
Роксолана медленно повернулась к Махидевран и подчеркнуто удивленно приподняла брови:
– Разве вы звали меня, баш-кадина? Мне показалось, вы сказали «Хуррем».
– Да.
Шеи одалисок вытянулись, голоса стихли совсем.
– Повелитель вернул мне то имя, с которым я пришла в гарем, – «Роксолана».
Первой опомнилась валиде, ее глаза насмешливо сверкнули:
– Значит, ты больше не Хасеки?
– Хасеки меня назвал Повелитель, и он это имя не отнимал. Но я пришла в гарем Роксоланой и была названа Хуррем только здесь.
Валиде с досадой отвернулась от Роксоланы и махнула рукой, распоряжаясь, чтобы танцовщицы начали выступление. Пререкаться с этой Хуррем значило портить себе настроение. Остальные тоже дружно отвернулись, на Роксолану никто не обращал внимания. Это ее вполне устраивало, пусть позлятся.
Она действительно выпросила у Сулеймана разрешение снова зваться Роксоланой. Произошло это после приезда брата, его появление всколыхнуло что-то, захотелось хоть как-то напомнить себе о своем происхождении. Но Настей назваться не решилась, это было словно оскорблением, ведь этим именем крещена в православии.
Сулейман был неприятно удивлен:
– Тебе не нравится быть моей Хасеки?
– Нет, Хасеки согласна, Хуррем не хочу.
– Почему? Ведь Хуррем значит «Дарящая радость», чем тебе не нравится?
– Тогда оставьте только Хасеки.
Закончилось все тем, что утомленный капризом возлюбленной султан махнул рукой:
– Да зовись, как хочется.
– Тогда только Хасеки Султан.
Стоило вернуться после выступления танцоров в свои комнаты, как пришла сама хезнедаруста:
– Хасеки, пойдем, валиде с тобой поговорить хочет.
Роксолана с вызовом тряхнула головой, чуть шапочка не слетела, но возражать не стала. Это право валиде – вызывать к себе любую наложницу, к тому же она прислала не служанку или евнуха, а саму хезнедар-уста.
Очень хотелось, как девчонке, поинтересоваться, о чем будет разговор, все же Роксолана чувствовала себя немного виноватой, зря нагрубила валиде при всех. Понятно, что и разговор об этом. Глупости, пятеро детей, а ведет себя, словно только вчера в гарем попала!
Хафса сидела мрачная, лишь глаза скосила на вошедшую Роксолану, почти не разжимая губ, приказала:
– Отпусти свою Гюль, не обижу. Наедине с тобой говорить хочу.
Роксолана сделала знак Гюль, чтобы та вышла, но кальфа и без приказа своей госпожи все поняла, уже пятилась к двери. Вышла и хезнедар-уста, видно для того, чтобы охранять покой снаружи.
Хасеки осталась на своем месте почти у входа, валиде сделала знак, чтобы подошла ближе:
– Постой здесь, тебе иногда стоит постоять и подумать.
Роксолана подчинилась, всем видом показывая, что послушна только из необходимости, но это валиде ничуть не удивляло.
– Ты умная и поймешь все, что скажу. Выслушай, не перебивая, слушать ты не умеешь, но постарайся.
Кроме нашей любви или нелюбви, наших пристрастий существует закон, Хуррем. Я назвала тебя так, когда ты была веселой девушкой, и буду продолжать так звать, сколько бы ты ни злилась. – Валиде сделала знак молчать, хотя Роксолана не произнесла ни звука, и продолжила: – Став султаном, мой сын поклялся исполнять законы, каковы бы они ни были. Да, Повелитель волен отменить или изменить любой из них, волен нарушить, но если законы будет менять каждый, кто приходит к власти, то к чему они и нужны? Один из главных законов не только Османской империи, но и всего разумного мира гласит, что престол наследует старший из сыновей.
Роксолана недоумевала, не такого разговора она ждала от валиде, но стояла молча.
– Это справедливо и правильно. Оспорить можно, только если старший из сыновей болен, глуп или недостоин быть наследником. Мустафа умен, здоров и достоин, он имеет полное право стать следующим султаном. Мехмед тоже будет достоин, но он второй сын.
Я знаю, ты будешь бороться за трон для своего сына. Но Махидевран будет делать то же самое, она имеет на это прав больше, чем ты. Знаю, Хуррем, что схватка между вами будет обязательно и что она будет смертельной. Ты хитрей и умней, но за Махидевран закон и янычары.
Но суть не в этом.
Я понимаю, чего ты справедливо страшишься – гибели своих сыновей из-за закона Фатиха. Если сумеешь убедить Повелителя отменить этот закон, сделай это, но иногда я думаю, что Фатих был прав, ведь братья обязательно столкнутся между собой, а это означает гибель империи. И все-таки сейчас не о том.
В каком случае Мехмед может стать наследником? Только если Мустафа умрет из-за болезни или погибнет. Я знаю, что ты способна устранить его и так. Если сейчас не способна, то будешь немного погодя.
Хафса чуть помолчала, задумчиво глядя на решетку окна. Роксолана почему-то подумала, что валиде никогда не знала настоящей свободы, если родилась в гареме крымского хана Менгли-Гирея, а потом перекочевала в гарем будущего султана Селима. Она не ведает, что можно, визжа от счастья, бежать по тому самому ромашковому косогору, вольно скакать на лошади без присмотра десятка евнухов, ходить по рынку с открытым лицом, разговаривать с кем угодно и ежечасно не бояться быть отравленной соперницей. Даже рабыни, купленные на рынке, хотя бы в детстве знали эту волюшку вольную, а валиде нет.
Роксолане стало вдруг жалко Хафсу Айше, по-настоящему жалко. Та уловила взгляд сожаления, удивленно приподняла брови:
– Что?
– Нет, ничего, я слушаю, валиде.
Голос Хасеки показался Хафсе странным, он был почти жалостливый, но валиде тряхнула головой, отгоняя возникшие не к месту мысли и продолжила, ей нужно многое сказать этой удивительной женщине. Как бы ни не любила валиде Хасеки, но признавала и уважала ее необычность.
– Знаешь, многое можно оправдать тем, что делаешь ради сына. Даже преступление можно. Но если грехи своих детей родители могут взять на себя по собственной воле, то грехи родителей падут на их детей независимо от воли и желания кого-либо. Запомни это, Хуррем. За все, что совершишь ты, отвечать будешь не только сама, но и твои сыновья тоже. И тяжелее всего понимать, что сын расплачивается за твой грех, а исправить содеянное уже невозможно.
Роксолана с трудом справилась с собой, чтобы не ахнуть, она поняла, о чем говорит валиде. Чтобы не молчать, фыркнула:
