Сидони-Габриель Колетт - Дом Клодины
Бельгазу тоже не настаивает, шьёт себе. А сама сопоставляет образы, ассоциации, результаты терпеливого наблюдения, а шитьё так, для отвода глаз. Позднее появится любопытство другого рода, другие вопросы и молчание иного свойства. К счастью, Бельгазу была простодушным и зачарованным ребёнком, который напрямик, широко раскрыв глаза, задавал вопросы!.. Но она слишком приблизилась к правде и была слишком естественна, чтобы с рождения не знать, что всё живое отступает перед самым величественным и необъяснимым из инстинктов и что вблизи него подобает дрожать, молчать и лгать.
ПОЛЫЙ ОРЕШЕК
Три ракушки, белые, перламутровые и прозрачные, как розоватый снег, опадающий с яблонь, формой напоминающие лепестки; два морских блюдца, похожие на китайские шляпы в чёрную полоску по жёлтому фону; нечто вроде бесформенной и хрящеватой картофелины, неодушевлённой, но живущей какой-то своей загадочной жизнью и выпускающей, если на неё надавить, струю грязной воды; сломанный нож; огрызок карандаша; перстенёк с голубыми жемчужинами; вымокшая в море тетрадь с переводными картинками; розовый, донельзя грязный носовой платок… Всё. Бельгазу закончила инвентаризацию своего левого кармана. Полюбовавшись перламутровыми лепестками, она роняет их и давит ногой, обутой в эспадрилью. Гидравлическая картофелина, морские блюдечки и переводные картинки также не заслуживают лучшей доли. Бельгазу оставляет лишь нож, карандаш и перстенёк – вместе с носовым платком они нужны всегда.
Правый карман содержит обломки того розоватого известняка, который её родители, невесть почему, называют литотамниумом,[72] хотя так просто было бы сказать: коралл. «Но это не коралл, Бельгазу». Не коралл? Да что они знают, эти несчастные? Так, значит, осколки литотамниума и ещё полый орешек с дыркой, проделанной червем. На три километра в округе нет ни одного орешника. Этот орешек, найденный на пляже, занесло сюда море. Но откуда? «С того конца света, – утверждает Бельгазу. – И знаете, он древний. Это видно по скорлупе. Она необычная. Розового дерева, как мамин стол».
Приложив орешек к уху, она слушает. «Он поёт. У-у-у…»
Рот открыт, брови подняты до самой чёлки. Когда она вот так слушает, неподвижная, отрешённая, то кажется вне возраста. Невидящий взгляд устремлён на горизонт её каникул. Справа – бывшая таможня: полуразвалившаяся хибарка под соломенной крышей, коса Нос, жёлтая от лишайника, с фиолетовым цоколем из мидий, оставляемых морем во время отлива; посередине – врезающееся в берег лезвием секиры голубое с металлическим блеском море; слева – заброшенная изгородь из бирючины, чей излишне сладкий миндальный запах подмешивается к ветру – сейчас как раз пора цветения, и неутомимо-фанатичным пчёлам есть над чем поработать крошечными лапками. Гладкая морская равнина поднимается до хибарки, её покатость скрывает пляж, где, донельзя довольные, жарятся на солнце родители и друзья Бельгазу. Скоро все они накинутся на неё с вопросами: «Куда ты подевалась? Почему не приходила на пляж?» Бельгазу не понимает этого фанатичного пристрастия к бухточкам. Почему пляж и всегда только пляж? Хибарка ни в чём не уступает пошлому песку, а ведь есть ещё влажная рощица, и мутная вода пруда, где полощут бельё, и поле люцерны, и тень фигового дерева. Уж так они устроены, взрослые, – только и делаешь, что всё им растолковываешь, и всё попусту. Вот и с полым орешком: «На что тебе этот старый орех?» Лучше смолчать и либо в карман, либо в вазу, либо в узелок носового платка упрятать орешек, что в любой непредсказуемый миг может лишиться всех своих необыкновенных свойств; сейчас же он исполняет у уха Бельгазу песню, она застыла и словно бы вросла в землю…
– Я вижу! Я вижу песню! Тонкую, как волос, как трава!..
В следующем году Бельгазу будет девять с хвостиком. И она перестанет выдавать в минуты озарения те истины, что ставят в тупик её воспитателей. Каждый новый день отдаляет её от первоначальной прозорливой целостности, всё берущей на подозрение и пренебрегающей опытом, советами, обыденной мудростью. На будущий год она вернётся к песку, что делает её кожу золотой, к солёному маслу и шипучему сидру. Снова обретёт свою хибарку под гнилой соломенной крышей, её городские ноги обуются здесь в сандалии на подошве из натурального рога, медленно утолщающейся от хождения по камням и жнивью. Но обретёт ли она свою детскую проницательность и непревзойдённость чувств, умеющих пробовать аромат на вкус, щупать цвет и видеть – «тонкую, как волос, как трава» – воображаемую песнь…
Примечания
1
Сильвен, Фламбе, Марс – названия бабочек.
2
Роза, Сальватор (1615–1673) – итальянский художник, поэт и музыкант.
3
Намёк на сеньора де Байара (1476–1524) – французского капитана, покрывшего себя славой во времена войн Карла VIII, Людовика XII и Франциска I и прозванного «рыцарем без страха и упрёка».
4
Проигравший обязан поставить бутылку.
5
Во Франции период правления императора Наполеона III (1852–1870).
6
Дорогая крошка (англ.).
7
В православной и католической церквях – священник.
8
Литтре, Максимильен Поль Эмиль (1801–1881) – французский философ, филолог и политический деятель, автор Словаря французского языка (1863–1872).
9
Ларусс, Пьер (1817–1875) – французский педагог, энциклопедист и издатель, автор энциклопедического словаря Большой универсальный словарь XIX века.
10
Беккерель, Александр-Эдмон (1820–1891) – французский физик, основоположник спектроскопии.
11
Д'Орбиньи, Шарль (1806–1876) – автор Универсального словаря естественной истории (1839–1849).
12
Фламмарион, Камиль (1842–1925) – французский астроном, автор трудов «Множественность обитаемых миров» (1862) и «Популярная астрономия» (1880).
13
Реклю, Жан-Элизе (1830–1905) – французский географ, автор «Всеобщей географии» (1875–1894).
14
Лабиш, Эжен-Марен (1815–1888) – французский драматург, автор многочисленных водевилей; некоторые из них вошли в сокровищницу французского театра.
15
Жанна де Ла Мотт – героиня романа А. Дюма «Ожерелье королевы».
16
«Олениха в лесу» – сказка Мари-Катрин д'Ольнуа (1650–1705).
17
«Красавица и зверь» (1768) – сказка Жанны-Мари Лепренс де Бомон (1711–1780).
