Вирджиния Нильсэн - Колдовские чары
Эта картина вызвала у нее воспоминания о свадьбе Клотильды, о той ночи, когда они узнали о том, что стали гражданами другого государства. С тех пор не прекращался поток американцев, прибывающих в Новый Орлеан, шокирующих всех своим высокомерным видом собственников и грубым, нахрапистым способом ведения своих дел. Но куда же от них теперь деваться? Некоторые из них даже проникли сегодня в церковь на их бракосочетание!
"Дорогая Клотильда, — думала она. — Если бы ты была только рядом со мной сегодня!" Но она была далеко, среди вот таких бесцеремонных людей с дурными манерами, к тому же она была беременна…
Повернувшись к Филиппу, Анжела заглянула ему в глаза и сразу почувствовала, как окунулась в омут любви, который таился в их глубине. Он поднял ее руку, на которой был надет массивный золотой браслет, принадлежавший когда-то ее матери, а до этого ее бабушке, и поднес ее к губам.
Прихожане высыпали на площадь и последовали вслед за каретой, которая довезла молодоженов до зала для балов и общественных приемов, расположенного почти рядом с церковью. Там, блистая своим брачным великолепием, они принимали поздравления от городских жителей, включая и тех, как шепнула она на ухо Филиппу, которые потешались над глупыми памфлетами.
Музыканты заиграли, и Филипп, пригласив ее на вальс, сделал с ней круг по залу. Все гости дружно зааплодировали. Потом мэр с супругой, тетушка Астрид с дядюшкой Этьеном присоединились к ним во втором туре вальса, и вскоре вся городская элита закружилась в увлекательном танце.
Все еще танцевали, когда Анжела с Филиппом, шепотом попрощавшись с тетушкой и дядюшкой, выскользнули на улицу, туда, где возле новой кареты их ожидали Жюль, Мими и Жан-Батист. Они поехали обратно в "Колдовство", где было приготовлено пиршество для всех работавших на плантациях рабов, чтобы отметить бракосочетание своей госпожи. Она воспользовалась случаем, чтобы представить им их нового хозяина.
Она все еще была в своем подвенечном платье, в ожерелье с сапфирами, а ее вуаль по-прежнему была прикреплена к жемчужной диадеме. Анжела стояла рядом с Филиппом, который тоже был просто великолепен в своем свадебном костюме — в серых, голубиного цвета бриджах, кремовом жилете и в камзоле бледно-золотистого оттенка, с богатой золотой вышивкой. Они принимали поздравления от домашней прислуги и работников. После первого же тоста молодожены удалились в покои хозяина, которые прежде принадлежали ее родителям. Позже они вышли на галерею, чтобы полюбоваться африканскими танцами вокруг огромного костра, который разожгли рабы между большим домом и невольничьим кварталом.
Зажигательный ритм африканских барабанов гулко пульсировал у них в крови. Они видели, как силуэты танцующих вытягивались, становились угловатыми, какими-то необычными, экзотическими. Дети тоже самозабвенно танцевали. Наблюдая за ними, Анжела думала: "У "Колдовства" тоже будет наследник, а может, и наследница, девочка такая же красивая, как и Клотильда", — и теперь она только удивлялась, как это она могла думать о том, чтобы коротать всю свою жизнь в одиночестве.
Рабы были поглощены танцем. Филипп протолкнул ее через широко открытую дверь в комнату, которую когда-то занимала ее мать и где ее ожидала Мими, чтобы помочь ей раздеться. Филипп отправился к своему лакею.
— Поосторожнее с платьем, Мими, — предупредила Анжела служанку, — когда-нибудь его наденет на свадьбу моя дочь.
Мими, бережно разглаживая рукой его шелковые складки, бросила на нее быстрый, невыразимо тоскливый взгляд.
— Да, мадам, — сказала она, делая едва заметное ударение на ее новом статусе, и они улыбнулись друг другу.
Когда все было готово, она отпустила Мими и прошла через дверь в соседнюю комнату к Филиппу. Он тоже отпустил своего лакея и стоял посередине комнаты в своем шелковом халате. Она, сделав два шага ему навстречу, остановилась. Он смотрел на нее с нескрываемым выражением глубокой любви.
— Сбрось халатик, — хрипло произнес он.
Развязав ленточки на груди, она освободилась от халата, который плавно опустился на пол возле ее ног. Филипп сбросил свой и мгновенно предстал перед ней во всей своей мужской красоте в полной готовности для излияния своей страсти, а в его горящих, подернутых дымкой глазах она разглядела свое отражение. Она никогда и не понимала, насколько красива. Он подошел к ней поближе, опустился перед ней на колени и, обняв руками за талию, принялся осыпать поцелуями нежную кожу ее живота, ее стройных бедер, он своими поцелуями просто боготворил ее тело.
Анжела погрузила пальцы в его мягкую шевелюру. Услышав ее страстные стоны, Филипп встал, поднял ее на руки и понес к постели. Там при свете единственной свечи они слились друг с другом под далекие звуки африканских барабанов, ритм которых словно бы подстегивал ток их кипящей страстью крови.
8
Присутствие мужчины все радикальным образом изменило в привычной обстановке дома. Уже прошло три года с тех пор, когда в "Колдовстве" под высокими потолками его комнат в последний раз раздавался мужской смех или когда какой-нибудь гость, не догадываясь потянуть за ленту звонка, чтобы вызвать слугу, кричал с галереи, чтобы ему принесли эля. Как было теперь восторженно ново для Анжелы просыпаться по утрам в постели, чувствуя приятную, сладкую тяжесть мужской руки, лежащей у нее на груди, вдыхать запах его теплого тела, а лишь потом открывать глаза.
Все вскоре подчинилось обычной рутине. Несколько недель после свадьбы Филипп выезжал вместе с ней для утреннего объезда плантаций, но так как он не разделял ее всепоглощающего интереса к возделыванию сахарного тростника, вскоре у него появились причины для того, чтобы время от времени отправляться в своей новой карете, запряженной двойкой лошадей, в Новый Орлеан, где он встречался за кофе с друзьями на бирже, выслушивал уже устаревшие новости, доставленные сюда из Лондона или Парижа на кораблях, швартующихся у пристани под набережной.
Но все же он выезжал в поля с Анжелой, по крайней мере, два раза в неделю, а остальную часть утра посвящал составлению писем друзьям и родственникам за границей, которые могли бы помочь ему убедить Наполеона вернуть ему поместья и земли его предков.
После нескольких дней, проведенных в Новом Орлеане, он привозил ей новости, рассказывая о том, что волновало других плантаторов, занимавшихся сбытом сахара, и купцов, его покупающих. По вечерам, когда они сидели вдвоем на галерее, темнокожие дети постарше, размахивая пальмовыми веерами, отгоняли насекомых, а те, кто помладше, гонялись за светлячками. Он излагал ей все, что слышал, задавал множество вопросов по поводу ее планов реализации сахара, что интересовало его гораздо больше, чем выращивание тростника.
