Анна Соколова - Царское гадание
Принцесса Гессен-Дармштадтская даже не состояла в числе принцесс, которые должны были готовиться к смотринам на время поездки наследника по Европе для выбора августейшей невесты. Дармштадтский двор был тогда слишком ничтожным для того, чтобы одна из представительниц его могла претендовать на честь стать будущей императрицей России, и наследник цесаревич Александр Николаевич увидел свою будущую супругу совершенно случайно.
Эта первая встреча решила участь обоих — великий князь и принцесса полюбили друг друга и были объявлены женихом и невестой. Юная принцесса отправилась в Россию; здесь ей была приготовлена до крайности пышная, торжественная встреча, и она, привыкшая дома к самой скромной будничной обстановке, была ослеплена всем тем, что встретило ее в ее новом отечестве.
Все современники покойной императрицы Марии Александровны хорошо помнят те более чем скромные туалеты, которые были вывезены из-за границы молодой принцессой и в которых она показывалась на улице в первое время после своего прибытия в Петербург. В то время носили зимой салопы с капюшонами, и все хорошо помнят пестрые, клетчатые салопы принцессы Дармштадтской и ее ближайшей спутницы и подруги, приехавшей с нею одновременно из ее небогатого и невзыскательного отечества. Эти салопы долгое время составляли предмет удивления наших столичных щеголих, и не смеялись и не шутили над ними только потому, что смеяться и шутить ни над чем подобным в царствование императора Николая Павловича не полагалось.
Но эта чрезмерная скромность туалета будущей императрицы скоро исчезла совершенно. Все магазины и все ювелиры столицы были завалены заказами, и ко дню обручения наследника высоконареченная невеста насчитывала уже десятки роскошных платьев в своем гардеробе.
Женитьба наследника цесаревича положила конец его роману с красавицей Давыдовой, в которую он страстно влюбился на одном из придворных балов в Москве и на которой, по слухам, готов был даже жениться, отказавшись для этого от престола. Однако Давыдова так далеко своих претензий не простирала. Она любила наследника так же свято и бескорыстно, как любила Бога, и, когда он уезжал в свое путешествие по Европе, будто предчувствовала, что эта разлука будет вечной. Она простилась с ним, как прощаются в предсмертной агонии, благословила его на новую жизнь, как благословляют тех, кого оставляют в мире, уходя в иной, лучший мир, и сказала ему, что она, что бы ни случилось, всегда будет, как святыню, вспоминать его имя и молиться о его счастье.
Давыдова свято исполнила свое слово. Не дождавшись свадьбы наследника цесаревича с принцессой Дармштадтской, она удалилась в монастырь и скончалась в обители уже настоятельницей ее, служа для всех примером самой строгой иноческой жизни.
Обручение и свадьба сына на время отвлекли императора Николая Павловича от личных его дел и сосредоточили все его внимание на устройстве блестящих празднеств, сопровождавших семейную царскую радость. Со своей будущей невесткой император был очень ласков и внимателен, но великая княжна, по природе холодная и сухая, не сумела возбудить ни в ком из окружающих ни горячей любви, ни искреннего сочувствия. Это особенно резко выделялось рядом с той горячей симпатией, какую вызывала решительно во всех ангельски кроткая и добрая императрица Александра Федоровна, и этим своим качествам Мария Александровна обязана тем, что ее все чуждались и назначенные лично к ней фрейлины без особенной радости встретили свое почетное назначение. Ко всем окружавшим ее почестям и роскоши Мария Александровна как-то особенно быстро привыкла и часто бывала несравненно требовательнее самой императрицы.
Блеск всех празднеств, данных по случаю свадьбы наследника цесаревича, не мог совершенно отстранить от государя воспоминание о его маленькой фаворитке. Напротив, выдающийся сценический успех Асенковой постоянно напоминал ему о ней, и эта эпоха жизни молодой артистки относится к самому счастливому и самому блестящему времени ее юной и недолгой жизни. Она блестяще исполнила в это время целый ряд характерных ролей и не только восхищала русскую публику, но сумела заинтересовать своим выдающимся талантом и иностранную театральную критику. О ней упоминали иностранные газеты, что в то далекое время было большой редкостью.
К тому же и государь посещал Варвару Петровну довольно часто в ее уединенной квартире на Псковской улице, в Коломне.
Так прошло около года. Положение Асенковой вполне упрочилось, и даже гордая и властолюбивая Нелидова совершенно оставила ее в покое. С одной стороны, она боялась прогневить государя, а с другой — и сама Асенкова, кроткая и невозмутимая, ничем не вызывала против себя ни злобы, ни мести. Она продолжала всех любить и ко всем относиться душевно и горячо.
Мать она обожала, и старушка, мало-помалу привыкшая к тому исключительному комфорту, которым она была окружена, и сама изменилась. У нее явились уже некоторые требования, и к своему любимцу Грише Нечаеву она относилась уже строже и требовательнее.
Между тем он успел окончательно рассчитаться с нею и, выплатив взятые у нее пятьдесят рублей, совершенно перестал показываться в доме Асенковых. Сначала Агафья Тихоновна настоятельно приглашала его, затем стала приглашать все реже и реже и, наконец, совершенно махнула на него рукой, недовольным тоном заметив:
— Что же, не хочешь, как хочешь! Насильно мил не будешь!..
Около этого времени в Петербурге произошло одно странное событие; оно на время взволновало все умы, но громко говорить о нем почти никто не смел.
В Петропавловской крепости умер один из арестованных, к которому, по общей молве, никогда не входил никто, кроме коменданта крепости, да и то в редких случаях. Согласно циркулировавшим слухам, лишь коменданту было известно настоящее имя таинственного арестанта, которого никто никогда не видал и которого, согласно той же стоустой молве, однажды только, вскоре после своего воцарения, посетил император Николай. Говорили, что государь пробыл в таинственном каземате более часа и вышел оттуда с заплаканными глазами.
С тех пор о таинственном узнике не говорил никто. О нем как будто все забыли.
Но вот однажды среди лиц, близко стоявших к крепости, разнесся слух, что таинственный узник внезапно занемог, о его болезни было сообщено государю, и он тотчас же сам прибыл в крепость, прошел в каземат, где вновь оставался один с таинственным узником. На этот раз беседа была непродолжительна, так как узник был совершенно болен.
В ночь, последовавшую за этим загадочным посещением государя, этот никому не известный узник был принесен из каземата в наглухо заколоченном гробу и в присутствии особо наряженного караула был в равелине опущен в могилу при совершении литии, на которой вовсе не было произнесено никакого имени.
