Лаура Грант - Венец желаний
Алуетт хотела было задержаться и утешить ее, но ее ждал Рейнер.
— Лучше мне, наверное, пойти, пока мать-настоятельница не передумала, — сказала она, делая над собой усилие, чтобы улыбнуться, и ласково разнимая обхватившие ее руки.
— Леди Алуетт, пожалуйста… Пожалуйста, возьмите меня с собой! — крикнула Инноценция и, упав на колени, ухватилась за юбку изумленной Алуетт.
— Но, Инноценция, ты же хотела стать монахиней! Ты сама мне говорила!
— Нет, я не хочу! — рыдала ломбардка. — Это мои родители хотят. А я хочу мужа и много детей. Когда они узнали про Джованни, они решили, что меня никто не возьмет из порядочных и мне одна дорога-в шлюхи. Позвольте мне уехать с вами! Я буду вашей служанкой! Я все для вас сделаю, клянусь! А там, может, и я встречу кого-нибудь, и стану ему доброй женой. Пожалуйста, леди Алуетт! Если вы не возьмете меня с собой, то через месяц меня сделают монахиней. А я не хочу сохнуть тут, за этими стенами! Алуетт пожалела бедную девушку Разве она сама не чувствовала то же самое?
— Ладно, ладно, думаю, милорд не будет возражать. Эрменгарда стареет, и ей нужна помощница. Но только при одном условии, Инноценция…
— Все что угодно, миледи! — прошептала послушница, страстно целуя руку своей слепой благодетельницы. — Я буду спать на полу, и ем я мало. И буду носить горячей воды, сколько потребуется…
— Условие одно: ты тоже будешь часто мыться, Инноценция, — ласково проговорила Алуетт. — Если ты не будешь монашенкой, то не будет никакой святости в плохом запахе.
Рейнер ждал Алуетт в комнате, предназначенной для приема важных посетителей, например епископа или знатных родственников. Он ничуть не возражал против того, чтобы Инноценция прислуживала Алуетт.
— Но, любимая, — шепнул он, прижимая к себе Алуетт и гладя ее щечку, — иногда, надеюсь, вы позволите мне исполнять ее обязанности.
Алуетт представила себе, как он помогает ей залезть в воду, скребет спину, намыливает голову, трет своими сильными руками шею, плечи… И у нее перехватило дыхание. Она почувствовала, что краснеет. Им еще надо о много переговорить. Он ничего не сказал ей о своих планах. Одно ясно, он хочет, чтобы она принадлежала ему. И она тоже этого хочет. И знает это. И ее тело трепещет от желания.
— Знаете, мне бы не хотелось доставлять удовольствие старой ведьме, но я люблю вас, Алуетт, дорогая моя, и я…
Однако стоило ему произнести «старая ведьма» как она немедленно явилась, таща за собой Инноценцию.
— Мало того, что вы увозите госпожу вопреки приказу короля Филиппа, так вы еще хотите отнять у меня одну из послушниц! — крикнула она и толкнула Инноценцию к Алуетт и Рейнеру.
Ясно было, что она примирилась с потерей, потому что на Инноценции было ее старое замызганное платьишко, в котором она пришла в монастырь полгода назад и которое к тому же стало ей мало и совсем не подходило хоть и к солнечному, но зимнему дню. Но это не волновало мать Марию.
Но Рейнер уже устал от выходок аббатисы. Он понял, что своим несносным характером старуха превратила в ад жизнь его любимой в последние месяцы.
— В чем дело, матушка? — спросил он ласково. — Вы боитесь, что я уведу все ваше стадо и вам некем будет командовать?
Сначала лицо аббатисы стало мертвенно-белым, потом побагровело от злости, но она все же не упустила кошелек, который Рейнер презрительно сунул ей, чтобы компенсировать потерю послушницы.
Уже стемнело, когда Рейнер, Алуетт, Инноценция и Томас покинули монастырь и Рейнер спросил у Инноценции, не знает ли она в Палермо постоялый двор, где они могли бы переночевать.
— Знаю, знаю, милорд, — не сводя с Рейнера обожающего взгляда, сказала Инноценция. Ясно было, что она испытывает благоговейный трепет перед высоким красивым рыцарем, который спас госпожу и в один день переменил ее собственную судьбу. — Но там очень плохо и совсем не подходит вам и моей госпоже. Да и «грифоны» туда часто заглядывают. И всякие другие мошенники и воры.
Рейнер улыбнулся простосердечию сицилийки. Кажется, она считала, что им нужны королевские апартаменты. Тем не менее он серьезно отнесся к ее доводам, хотя выбора у них все равно не было. До ближайшего города далеко, так что придется ему спать вполглаза, не ехать же ночью! Чертова аббатиса! Будь в ней хоть капля христианского милосердия, она бы оставила их переночевать.
— Милорд, — прервала его невеселые размышления Инноценция, — можно мне сказать? Аббат вон того мужского монастыря, — Инноценция показала рукой на здания по другую сторону собора с красными куполами, — никогда не разговаривает с матерью-настоятельницей, зато все знают о его гостеприимстве. Почему бы вам не попросить его? Не прошло и получаса, как Рейнер и Алуетт уже уютно устроились перед пылающим камином в комнате для гостей, возле их ног лежал на ковре Зевс, а перед ними на столе был сервирован ужин: каплун, приготовленный в вине, фрукты из Святой Земли и сицилийский сыр. Они не могли прийти в себя от радости, что, всего-навсего обогнув собор, в нескольких сотнях ярдов от женского монастыря смогли найти и стол и кров.
Радушный аббат был в отличие от аббатисы и добр и щедр. Наверное, это правда, что они не разговаривали друг с другом, иначе он бы догадался, что прелестная слепая госпожа, с удобством расположившаяся в гостевой комнате его монастыря — знаменитая французская певица и гостья в монастыре по соседству.
Поскольку в эту зимнюю ночь путешественников было немного, то влюбленным предоставили отдельную комнату, однако Рейнер и Алуетт не приближались друг к другу, потому что по комнате постоянно ходили Инноценция и Томас.
— Мне не совсем понятно, то ли они о нас заботятся, то ли сами боятся остаться наедине, — хмыкнул Рейнер, подкладывая любимой Алуетт еще кусочек каплуна. — Ваша новая служанка будет прехорошенькая, когда вымоется и переоденется. Эти ее тряпки ужасно ее уродуют, но Том уже вроде поймался на ее огромные глаза.
А вы, милорд? — не смогла удержаться Алуетт А я ни на кого не смотрю, кроме вас, конечно же.
Ей стало стыдно. Рейнер ведь не Филипп, чтобы волочиться за каждой юбкой.
— Простите меня, Рейнер. Глупо с моей стороны. Просто… теперь, когда я отказалась от монашеской жизни, я понимаю, как мне будет нелегко.
Он взял ее руки в свои и тихонько сжал их.
— Было время, когда я впадал в отчаяние, не слыша от вас ни одного ласкового слова, не говоря уж о том, когда вы меня ревновали.
Она почувствовала себя удивительно приятно, обласканная его голосом.
— Вы знаете, мне сказали, что вы уехали во Францию?
Она, конечно же, этого не знала.
— Если бы Эрменгарда не пришла ко мне, обеспокоенная тем, что от вас нет писем… Филипп и ей не сказал, где вы… Я бы так и думал, что вы возненавидели меня за то, что тогда было между нами, по крайней мере пока мы бы не встретились на Святой Земле.
