Барбара Картленд - Желание сердца
— К счастью, на море сегодня спокойно, — заметил он. — Последний раз я пересекал Ла-Манш в феврале. Тогда очень сильно штормило. Мне кажется, я был единственным пассажиром, которому не стало дурно во время плавания.
— Мне приходилось рыбачить в море, — ответила Корнелия, — в маленькой лодке качка бывает очень неприятной, но до сих пор море на меня никак не влияло, так что, наверное, я легко перенесу путешествие.
Пока шла такая обычная беседа, Корнелия подумала, что они сейчас скорее похожи на двух совершенно незнакомых людей, впервые встретившихся в ресторане отеля, чем на молодоженов.
— Вы видели наши фотографии в газетах? — поинтересовался герцог.
— Я и забыла о них, — ответила Корнелия. Она протянула руку к газете и улыбнулась, увидев свой снимок. — У меня здесь вид, как с двумя синяками.
— Тот факт, что вы на собственную свадьбу надели очки, как видно, вызвал немало комментариев в бульварной прессе, — сухо заметил герцог.
— Тетя Лили предупреждала меня, — ответила Корнелия. — Она сказала, что ни одна невеста, по крайней мере на ее памяти, никогда не надевала очки на великосветскую свадьбу.
— Это было действительно необходимо? — спросил герцог.
— Абсолютно необходимо, — коротко ответила Корнелия. Если бы он мог увидеть ее глаза, то сразу бы понял, что они, по словам Джимми, посылали ему проклятия. Как он уверен в себе, думала она, как превосходно держится в этой неловкой ситуации! И она еще больше возненавидела герцога за то, что он заставил ее осознать собственную неловкость и детскую неуклюжесть. Сама его вежливость служила укором. Именно так воспитанные люди воспринимают любую ситуацию — даже самую неприятную — и на фоне этого холодного безразличия ее вчерашняя вспышка казалась теперь, по прошествии нескольких часов, не более чем истерической выходкой школьницы.
«Ненавижу! Ненавижу его!» — подумала Корнелия, отодвигая от себя тарелку чуть раздраженным жестом. Герцог взглянул на часы:
— Примерно через десять минут нам пора в путь.
С минуту Корнелия раздумывала, а не отказаться ли ей от поездки. Как-то нелепо отправляться в свадебное путешествие, которое с самого начала обречено на унизительную скуку.
Потом она осознала, что по крайней мере на публике, обязана играть ту роль, которую намеренно взяла на себя. Она была его женой, герцогиней Роухамптон. Выйдя замуж за этого человека, она приняла его жизненный кодекс и правила хотя бы в одном — положение обязывает!
Сделав над собой усилие, она ответила, подражая его холодной безразличной манере:
— Я не заставлю вас ждать. Как правило, я очень пунктуальна.
Теперь, сидя в пустой каюте, Корнелия размышляла, как долго они смогут общаться друг с другом таким образом. Корабль готовился к плаванию: она слышала, как втягивали на борт сходни, команды, следовавшие с палубы, и шум двигателя, усиливавшийся с каждой секундой. Они отчалили! Корнелия подбежала к иллюминатору. Ей удалось разглядеть набережную, медленно удалявшуюся из поля зрения; маленькая группка людей на берегу махала кому-то вслед. Итак, она плывет во Францию!
Когда корабль покинул гавань, поднялась небольшая волна, и все женщины, остававшиеся до тех пор на палубе, поспешили разойтись по каютам. Корнелия долго глядела на море в иллюминатор, а потом присела на удобный диван, попыталась читать журналы, купленные для нее герцогом, однако не смогла сосредоточиться, и вскоре ее захлестнули горькие мысли. Должно быть, она слегка задремала, потому что ей привиделось, будто она убегает от какого-то упорного преследователя, но, как ни странно, совсем не боится, а даже счастлива.
Она проснулась внезапно оттого, что на палубе поднялась суета, и поняла — скоро Франция.
Спуск на берег происходил с той же помпой и церемонностью, которая сопровождала их отъезд из дому. Какие-то официальные лица быстро осуществили все формальности и проводили молодых к самому поезду, следовавшему до Парижа.
Корнелия с любопытством послушала, как герцог объяснялся по-французски — разговаривал он довольно бегло, ао с совершенно неистребимым английским акцентом. Однако он довольно мило поблагодарил французских чиновников за хлопоты.
Устроившись в отдельном купе, заранее заказанном, герцог приказал принести им еды и вина, и спросил Корнелию, не будет ли она возражать, если он закурит сигару.
— Напротив, мне нравится их запах, — сказала она. — Он напоминает мне о папе. Папа всегда курил сигары, когда мог себе это позволить.
Увидев, что герцог удивленно поднял брови, она добавила:
— Вы, наверное, знаете, мы были очень бедны. По правде говоря, при жизни родителей мы часто ломали голову, где бы раздобыть хоть немного денег. Мой отец не получал никакой помощи от брата, дяди Джорджа, который так внимателен ко мне теперь, когда я богата.
Корнелия говорила с горечью и по выражению лица герцога поняла, что вызвала его интерес.
— Я очень мало знаю о вашей семье, — сказал он. — Вы не расскажете о своей жизни в Ирландии?
— Боюсь, вам будет неинтересно, — ответила Корнелия. — Моя жизнь так не похожа на то, к чему вы привыкли в Котильоне, или на жизнь моих дяди и тети в Лондоне.
Говоря это, она вспомнила о тете Лили — великолепной нарядной красавице, каждый вечер выезжающей в гости. Она подумала о том, как Лили танцевала, смеялась и беседовала в кругу элегантных, состоятельных людей, по очереди развлекавших друг друга на бесконечных званых вечерах, которые устраивались как в Лондоне, так и в загородных особняках.
И тут же вспомнила свою мать, которая всю жизнь боролась, чтобы жить цивилизованно в ирландской глуши, стараясь выглядеть прилично вовсе не для того, чтобы произвести впечатление на соседей, а потому что не хотела поддаваться бедности и заброшенности Роусарила. Наверняка и ей иногда хотелось побыть среди друзей и знакомых, которых она знала во времена юности, но она не была им нужна, когда обеднела.
Это были те же люди, размышляла Корнелия, которые заискивали перед герцогом и его матерью, ведь в Котильоне так удобно пожить недельку-другую. Что у нее с ними общего? Ничего! Она не из их круга, а герцог, очарованный этими расфуфыренными особами, ни за что не поймет ее презрения к ним.
— Мне нечего вам рассказать, — резко отрезала Корнелия в ответ на вопрос герцога, и потому, как он взялся вновь за газету, поняла, что он счел ее дурно воспитанной.
Он не должен знать, решила она, что ее сердце рвется к нему, что больше всего на свете ей хочется протянуть руки через стол и дотронуться до него и молить, чтобы они хотя бы были друзьями! Но тут между ними возник образ тети Лили, бело-розовой, златокудрой прелестницы, и в Корнелии вновь всколыхнулась ненависть.
