Кейт Форсайт - Старая сказка
Солнечный свет и тени
Ospedale della Pieta, Венеция, Италия — 1590–1595 годы
Ее день подчинялся строгому распорядку колокольного звона и молитв. Маргерита просыпалась на рассвете вместе с другими девочками в длинной унылой общей спальне, молилась, одевалась, шла в часовню, снова молилась, училась письму и арифметике с остальными девочками в длинной унылой классной комнате, снова молилась. После убогого невкусного завтрака она принималась вместе с другими девочками за шитье, снова молилась, затем шла на кухню, чтобы помочь почистить репу и нарезать лук. Затем она ела, помогала чистить кастрюли и горшки, мыла тарелки и кружки в воде, которая очень быстро становилась унылой и серой, как и весь окружающий мир. Потом она снова молилась и ложилась спать.
Вот так и проходили долгие и унылые серые дни.
Маргерита несколько раз пыталась сбежать, но не могла выбраться наружу. Больницу окружали высокие стены, а двери были надежно заперты. На окнах красовались толстые железные решетки, а девочки повсюду ходили строем по двое, и их ни на мгновение не оставляли одних, даже в уборной. На вторую ночь в лечебнице Маргерита дождалась, пока все уснут, и на цыпочках вышла из спальни, но не успела она пройти и нескольких шагов по коридору, как ее поймали и уложили обратно в постель. В другой раз она ухитрилась сбежать с середины церковной службы, но заблудилась и не смогла отыскать выход. Ее нашли, когда она, заливаясь слезами, в отчаянии колотила кулачками в запертую боковую дверь. На нее наложили епитимью и пригрозили высечь розгами, если она осмелится еще раз самовольно оставить службу.
За все это время Маргерита едва обмолвилась парой слов с другими девочками. То, что мать бросила ее, стало для нее настолько тяжелым потрясением, что она не могла заставить себя взглянуть в глаза своим новым подругам по несчастью. Кроме того, от многих девочек родители отказались из-за их врожденных физических увечий — хромоты, ужасных следов от оспы, слепоты и прочего, а у одной девочки верхняя губа разделялась надвое, и эта ужасная щель тянулась к самому носу, — так что Маргерита попросту боялась их. Долгие серые часы проходили мимо нее, как в тумане, и она беззвучно плакала про себя и мечтала, что окружающий мир — всего лишь сон, и что родители скоро найдут ее и заберут отсюда.
Но они все не приходили.
Первый лучик солнца проник в ее унылую серую жизнь, когда она работала на кухне. Поначалу Маргерите поручали отскребать горшки и кастрюли на судомойне, но однажды повариха позвала ее на кухню. На полке для подогревания над очагом пел чайник, а в воздухе плавали восхитительные ароматы свежего супа и жареной баранины.
Повариха была полной, краснолицей женщиной, орудовавшей ножом для резки овощей с такой скоростью, что ее движения сливались в размытую сверкающую полосу. Несколько худеньких девчонок возились у вертела и плиты, и их порозовевшие лица блестели от пота. Еще одна пожилая толстуха сидела на табурете, широко расставив ноги, и ощипывала курицу. Она ткнула в Маргериту коротким пухлым пальцем и заявила:
— Смотрите, еще одна лисичка-сестричка.
— Я не лисичка. — Маргерите уже изрядно надоело, что ее зовут «рыжей», «морковкой» или «огненной шутихой». Отец всегда считал ее волосы очень красивыми, но другие девочки в Пиета говорили, что люди с рыжей шевелюрой — хитрые и ненадежные. А одна девчонка даже заявила, будто всем известно, что Иуда был рыжим, и посмотрите, как он поступил с Иисусом.
— А мне нравятся лисички. Они — умненькие и красивые, — высказалась круглолицая и пышнотелая пожилая тетенька с расплющенным носом и сонными карими глазами под тяжелыми веками. Язык, похоже, не умещался у нее во рту и, вдобавок, она слегка шепелявила, совсем как Маргерита. — У рыжих лисичек-сестричек здесь почему-то никогда не стригут волосы, а мои — остригли. И мне их очень жаль. Мне нравятся длинные волосы. — С этими словами она сдвинула на затылок свой белый капор, демонстрируя неровную челку и всклокоченный ежик седых волос.
— Мне тоже нравятся длинные волосы. У моей мамы были такие же.
Лицо пожилой женщины очень походило на ее собственное — уголки губ печально загибались вниз, нижняя губа обиженно оттопыривалась, в больших глазах застыла печаль.
— В чем дело? Тебе невесело?
— Я потеряла своих маму и папу. Этот большой злой дядька силой забрал меня у них.
Пожилая женщина кивнула.
— Да. Последняя лисичка-сестричка тоже так говорила. Большой злой гигант и большая злая ведьма.
— Да, это они. — А ведь до сих пор Маргерите никто не верил. — А что случилось с остальными рыжеволосыми девочками?
— Они уехали отсюда.
— За ними пришли папы и мамы и забрали их?
Пожилая женщина пожала плечами.
— Не знаю. Хотя, по-моему, нет. Они побыли здесь какое-то время, а потом снова ушли куда-то.
— А сколько всего рыжих девочек у вас здесь было? — не унималась Маргерита.
Пожилая женщина сжала кулак и стала медленно отгибать короткие и толстые, как колбаски, пальцы, высунув от усердия язык. Растопырив всю пятерню, она заколебалась и неуверенно посмотрела на другую руку.
— Петросинелла, — крикнула повариха, — я позвала тебя сюда не за тем, чтобы ты чесала языком. Ты умеешь чистить соленую треску? Нет? Что ж, самое время научиться.
— Меня зовут не так, — запротестовала девочка без особой, впрочем, надежды. — Я — Маргерита.
— Маргаритка, петрушка, какая разница? — заявила повариха. — Можно есть и то и другое, особенно если тебе по вкусу салат с горчинкой. Обе травки прекрасно помогают от женских хворей, если приготовить из них хороший чай. А теперь — за работу! И ты тоже, Димфна![78]
В ту ночь, лежа в постели, Маргерита думала об остальных девочках с рыжими волосами. Неужели эта страшная ведьма тоже привела их всех сюда? Но, с другой стороны, она испытывала облегчение оттого, что, оказывается, еще не сошла с ума. И что у нее не наступил горячечный бред, вызванный лихорадкой, иной болезнью или кознями дьявола. Страшные воспоминания о той кошмарной ночи, когда она лишилась родителей, возвращались к ней так часто, что она уже не была уверена в том, где — правда, а где — вымысел. Слова Димфны стали для нее той спасительной соломинкой, за которую можно было ухватиться. Значит, с нею действительно случилось то же самое, что и с другими девочками до нее.
Той ночью Маргерита не свернулась клубочком и не заснула в слезах. Она думала про себя:
Меня зовут Маргерита.
Мои родители любят меня.
Когда-нибудь я обязательно убегу отсюда.
