Сью-Эллен Уэлфондер - Влюбленный дьявол
– Я знаю, где ты была. – Он шагнул к ней, держа в руке флакон с эликсиром.
Она молча смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– И тебе нечего сказать? – Дункан наклонился к ней так близко, что она почувствовала исходящий от него запах морской воды.
Она ничего не стала говорить, лишь покачала головой. Не упрекнула его. Не сказала, что отравляло ей жизнь с первого дня в Айлин-Крейге.
Мармадьюк предупреждал его: Линнет подумает, что он все еще любит ту стерву. Одноглазый пройдоха, как всегда, оказался прав. Вряд ли она когда-нибудь поверит, что ее предположения далеки от истины.
Дункан разразился проклятиями, еще более страшными, чем зловещая буря за стенами замка, но их заглушил удар грома. Линнет вскочила. Но не гром напугал ее. А Дункан. Неизвестно, услышала ли она его проклятия, но выглядел он не самым лучшим образом. И на то у него были веские причины. Он пытался найти лагерь Кеннета и его приспешников, заставить их навсегда покинуть эти края, а самого Кеннета за все его преступления отправить в самую глубокую пропасть ада. И все это ради нее.
Чтобы защитить от опасности, которую нес с собой Кеннет.
А она отталкивает его, словно от него исходит угроза.
Подойдя еще ближе, Дункан посмотрел на нее сверху вниз.
– Не хочешь сказать, что тебя мучает, не говори, но хотя бы объясни, почему ты выглядишь так, словно тебя окунули в залив.
– Я не выходила из замка, сэр. – В ее тоне прозвучали нотки упрямства. – Я была на стене, наблюдала…
– И об этом мне тоже известно, все вокруг только и говорят о твоем очередном подвиге. – Он помолчал и пригладил волосы. – Думаю, они сильно проголодались и перестали бояться убийцу.
Он не мог понять, что выражал ее взгляд: страх, гнев или жалость. Оставалось надеяться, что не жалость. Она сидела в кресле выпрямившись, глядя ему прямо в глаза.
– А что же вы? – Она, казалось, видела его насквозь, как и Мармадьюк.
– Что я? – Дункан отступил на шаг и почувствовал себя очень неуютно под ее взглядом. Она перевела разговор в другое русло, и это ему не понравилось. – Что я? – повторил он тоном, который заставил бы любого остеречься дальнейших расспросов.
– Вы убили свою первую жену?
Дункан вспыхнул от неожиданной прямоты заданного вопроса.
– А ты как думаешь? – Эти слова упали между ними, словно льдинки. Уж лучше бы она молчала. Эта девчонка выводила его из себя, как никто другой. – Разве ты не знаешь ответа на этот вопрос?
Она отвела глаза. Какое-то время тишину нарушали лишь отдаленные раскаты грома и потрескивание огня в камине.
– Знаю, – все еще глядя в сторону, сказала она наконец. – Но хочу услышать его от вас.
– Если ты знаешь ответ на такой серьезный вопрос, почему же до сих пор не можешь сказать, мой ли сын Робби?
– Все в свое время, милорд. И не мой дар подсказал мне, что вы не убивали леди Кассандру. – Она посмотрела ему в глаза. – А мое сердце.
– Сердце может обмануть.
– Не может, – ответила она, положив руки на колени и как-то странно глядя на него.
Не выдержав ее взгляда, Дункан отвернулся и пошел к кровати, сбрасывая с плеч плед. Стоя к ней спиной, он через голову стянул килт и стал снимать промокшие башмаки.
– Поступки тоже не обманывают, – прошептала она едва слышно.
– О каких поступках ты говоришь? – Он не был уверен, что хочет услышать ответ.
– О поступке того, кто понес тяжелую утрату и бережно хранит портрет своей жены у себя в спальне, – еще тише прошептала она.
Дункан быстро подошел к ней и схватился за подлокотники ее кресла с такой силой, что, казалось, они развалятся под его пальцами.
Он наклонился к самому ее лицу и отчетливо произнес:
– Ты не можешь понять, почему я оставил этот портрет, и я не хочу об этом говорить. Но запомни: то, что ты думаешь, не соответствует действительности.
Она замерла, вжавшись в спинку кресла, глядя ему прямо в его глаза.
– Клянусь Христом! – воскликнул Дункан, выпрямляясь. – Неужели ты всю жизнь будешь меня упрекать?
– Я все понимаю, милорд. Вы правы. Я никогда в жизни не видела более красивой женщины.
– Ты ничего не понимаешь! – Он схватил ее за руки и поднял с кресла. – Ничего, слышишь?
– Мне больно, сэр, – вскрикнула она, и Дункан ее отпустил. – Нет, понимаю. Это совсем несложно. По крайней мере, мне теперь ясно, почему вы не прикасались ко мне с самой первой брачной ночи.
– Ты хочешь окончательно свести меня с ума? – прорычал Дункан, закрыл глаза и постарался взять себя в руки. – Мы оба устали и промокли, Линнет, – сказал он наконец очень спокойно. – Я хочу спать. И тебе советую сделать то же самое. – Он помолчал, чтобы усилить эффект. – Сними эти мокрые тряпки и ложись рядом. А то заболеешь.
Дункан вернулся к кровати, сбросил башмаки, стащил короткие титаны и остался совершенно голым.
– Если не разденешься к тому времени, как я погашу свечи, клянусь, я сам тебя раздену.
Однако Линнет по-прежнему не двигалась с места.
– Моя одежда почти сухая. Не надо меня раздевать, умоляю вас.
Шагнув к ней, Дункан посмотрел ей в лицо, но не увидел упрямства, скорее смущение. Почему? Ведь уже много ночей она спала рядом с ним в чем мать родила.
И вытворяла с ним настоящие чудеса чувственного наслаждения, ее невинное любопытство возбуждало его больше, чем изощренные ласки самых опытных продажных женщин, с которыми ему когда-либо приходилось иметь дело.
Дункан строго посмотрел на нее. Стыд погасил очаровательный блеск ее карих глаз, и она вся сжалась при его приближении. Дункан понял, откуда эта неуверенность в себе и смущение. Черт бы побрал всезнайку-англичанина, он опять оказался прав.
– Но почему ты не можешь раздеться? – Он словно задался целью услышать мучительный для себя ответ. – Что изменилось с тех пор, как я уехал?
К счастью, его плоть не была слишком возбуждена, и он мог говорить спокойно.
– Я уже не раз видел тебя обнаженной, так же как и ты меня.
– Все изменилось. – Линнет отвернулась.
Дункан подошел ближе, поднял ее подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.
– Ничего не изменилось, за исключением какой-то ерунды, из-за которой ты теряешь здравый смысл.
– Все не так. Именно здравый смысл открыл мне глаза на правду. Единственная глупость, в которой я виновата… это… что я могла подумать, будто что-то значу для вас.
Эти слова вызвали у него приступ жалости. Господи, она сама не знает, что говорит. Он желал ее. Но волнение его тела было лишь обычной плотской похотью. Ну какой мужчина сможет лежать спокойно каждую ночь, когда нежная девичья рука гладит его тело?
Да, она много значила для него, но вовсе не в том смысле, как ей хотелось бы. Романтика не для него. А для юнцов вроде Локлана.
