Жюльетта Бенцони - Голубая звезда
Без особой торопливости Морозини отложил печатный листок и поднялся, чтобы склониться к искрящейся бриллиантами маленькой ручке.
– Вы прекрасно знаете, что это не так, моя дорогая, вы все так же прекрасны, – сказал он спокойным тоном, удивившим ее, – но может статься, что, подходя ко мне, вы подвергаете себя определенному риску.
– Боже мой, какому?
– Риску плохого приема. Вам не приходило в голову, что я не желаю новых встреч?
– Ну, не говорите глупостей! Мне кажется, мы переживали вместе только приятные минуты. Почему же в таком случае наша новая встреча не может доставить нам удовольствия?
Улыбающаяся, уверенная в себе, она садилась в кресло, распахнув свое манто, и это позволило Морозини отметить про себя, что Дианора по-прежнему верна своей любви к высоким «ошейникам», которые так подходили к ее хрупкой изящной шее. На этот раз украшение, усыпанное изумрудами и бриллиантами, оказалось на редкость красивым, так что Альдо, забыв о женщине, был просто околдован ее драгоценным колье, которое наверняка вспомнил бы, если бы видел раньше, но в те времена, когда Дианора была супругой Вендрамина, у нее его не было. Если бы Морозини мог вести себя, как хотел, он достал бы из кармана свою лупу ювелира, с которой никогда не расставался, и рассмотрел бы вещь пристальнее, однако вежливость предписывала поддерживать разговор.
– Я счастлив, что вы храните только приятные воспоминания, – сказал он холодно. – Но, быть может, у нас с вами они не одни и те же? Последнее из тех, что хранится на дне моей души, не так уж приятно воскрешать, особенно в холле гостиницы!
– Тогда и не воскрешайте! Прости меня, Господи, но неужели, Альдо, вы до такой степени обижены на меня? – ответила она уже серьезнее. – Тем не менее я не считаю, что совершила такую уж большую ошибку, оставив вас. Тогда разразилась война... и у нас не было будущего.
– Вы в этом по-прежнему уверены? А ведь могли бы выйти за меня замуж, как я о том просил, и делать то же, что и другие солдатские жены: ждать!
– Четыре года? Четыре долгих года? Простите меня, но я этого не умею. Никогда не умела – то, чего я хочу, чего желаю, нужно мне немедленно. А вы так долго находились в плену. Я бы не смогла этого выдержать.
– И что бы вы сделали? Стали бы изменять мне?
Вовсе не пытаясь отвести взгляд, Дианора широко открыла свои ясные глаза и задумчиво остановила их на нем.
– Я не знаю, – сказала она с такой откровенностью, что ее визави поморщился.
– А вы еще говорили, что любите меня! – заметил он презрительно, но в его тоне прозвучала и горечь.
– Но я действительно любила вас... и, может, даже сохранила... некое чувство, – добавила она с улыбкой, против которой он не мог устоять во времена их любви. – Только... любовь плохо согласуется с повседневной жизнью, особенно во время войны. Даже если вы мне не поверили, я должна была обезопасить себя. Дания расположена очень близко от Германии, и для всех я оставалась иностранкой, почти врагом. Даже напялив на себя корону венецианской герцогини, я все равно казалась бы подозрительной.
– Вас бы не подозревали, если бы вы согласились... «напялить» герцогскую корону. На Морозини не нападают, чтобы потом не кусать локти. Рядом с моей матерью вам нечего было бы бояться.
– Она меня не любила. И, кроме того, когда вы говорите, что мне нечего было бы бояться, вы забываете одну вещь: то, что по возвращении из плена вам пришлось работать. Вы ведь наверняка стали антикваром не по зову сердца?
– В большей степени, чем вы думаете. Я одержим своей профессией, но, если я правильно понял, вы пытаетесь объяснить мне, что, став моей женой, могли опасаться... бедности? Не так ли?
– Не спорю, – ответила она с непритворной откровенностью, которая всегда была ей свойственна. – Даже если бы не начались военные действия, я не вышла бы за вас, ибо догадывалась, что вы не сможете обеспечить себе ваш образ жизни на многие годы, и, что поделаешь, я страшилась безденежья с того момента, как покинула отчий дом. Мы не были богаты, и я страдала от этого. Тот, кто всегда жил в роскоши, не может себе этого представить, – добавила она, поигрывая браслетом, в котором уместилось немалое число каратов. – До того, как я вышла за Вендрамина, даже пара шелковых чулок была мне недоступна...
– Во всяком случае, теперь вы, кажется, не испытываете нужды. Но, пока я обдумываю эту метаморфозу, скажите мне, как случилось, что вы так осведомлены о моих делах? В Венеции вас не видели давно, насколько мне известно...
– Конечно, но у меня там остались друзья.
Он улыбнулся ей насмешливой и небрежной улыбкой, которая в редких случаях оставляла собеседника равнодушным.
– Казати, например?
– Именно. Но откуда вы об этом знаете?
– О, все очень просто: в тот вечер, когда я уезжал из Венеции, направляясь сюда, Казати пригласила меня на один из своих праздников, которые так, как она, никто не умеет устраивать; чтобы заманить меня, маркиза пообещала мне сюрприз, добавив даже, что для меня это посещение имеет большой смысл, если я хочу узнать, что с вами стало. В какой-то момент я даже подумал, что вы находитесь у нее...
– Меня там не было... а вы все-таки уехали?
– Да! Что делать, я стал деловым, следовательно, серьезным человеком... Но, если вас там не было, интересно, в чем же состоял ее сюрприз?
Дианора, возможно, и ответила бы, но тут из бара вышел молодой человек во фраке, решивший, наверное, что уже прошло слишком много времени; он подошел к ним с сердитым и озабоченным выражением на лице. Извинился за то, что прерывает разговор, к которому не имеет отношения, и попросил молодую женщину принять во внимание, что время бежит быстро и что они уже опоздали...
На красивом лбу Дианоры тут же обозначилась складка недовольства:
– Боже, как вы скучны, Сигизмунд! По невероятной случайности я только что встретила друга... дорогого друга, исчезнувшего с моего горизонта так давно, а вы подходите и напоминаете мне о часах! У меня возникло большое желание отменить этот ужин.
Морозини немедленно вскочил и повернулся к молодому человеку, опасаясь, что тот вот-вот расплачется.
– Ни за что на свете, сударь, я не хотел бы испортить программу вашего вечера. Дорогая Дианора, не надо больше заставлять ждать себя. Мы встретимся чуть позже... или утром, согласны? Я уезжаю только завтра вечером.
– Нет. Обещайте дождаться меня! Мы не сказали друг другу и половины из того, что накопилось за эти годы. Обещайте, или я остаюсь здесь! В конце концов, я плохо знаю вашего отца, графа Солманского, мой дорогой Сигизмунд, и мое отсутствие не слишком огорчит его.
– Как вы могли такое подумать! – воскликнул молодой человек. – Вы нанесете моему отцу большую обиду, если откажетесь от ужина в последний момент! Прошу вас, пойдемте!..
