Дебора Мартин - Любовь срывает маски
Словно чувствуя ее колебания, граф добавил:
— Почему вам так трудно принять то, что я собираюсь сделать с этим человеком? Уверяю вас, что как цыганку вас бы наказали более сурово за подобное преступление.
При этом новом напоминании о той роли, которую она вынуждена играть, Мэриан быстро открыла глаза. Избегая его пристального взгляда, она осторожно ответила:
— Если вы помните, милорд, я выросла в семье благородного человека. Меня воспитали на принципах чести, пусть даже моя кровь и не так чиста.
— В таком случае вспомните эти принципы и сделайте то, что лучше для вашего пациента. Сейчас страдает только ваша гордость. Но этот человек умрет без вашей помощи. Поверьте мне, гордость — ничто по сравнению с жизнью человека.
На этот раз она прямо встретила его пронизывающий взгляд.
— Если гордость так ничтожна, как вы говорите, почему бы вам самому не отбросить ее и не забыть все планы мести? Ведь только ваша гордость пострадала, когда ваш дядя отобрал у вас земли и титул. Разве вы плохо жили все эти годы во Франции, пока длилось изгнание? Почему бы не забыть прошлое? У вас теперь есть все, что вы хотите! Так зачем же вновь заставлять страдать других людей?
По мере того как она говорила, ей показалось, что его глаза превращаются в два кусочка льда, таким холодным и чужим стал вдруг его взгляд. Он с силой сжал челюсти, так что на скулах заиграли желваки.
— Вы ничего не знаете, совсем ничего!
Одно мгновение, и выражение его лица вновь изменилось — вместо холодного и чужого оно стало почти яростным. Мэриан видела, как напряглись мышцы его шеи и плеч, когда он выдавил сквозь стиснутые зубы:
— Я хочу, чтобы вы остались и ухаживали за этим человеком. Вы знаете, чего я хочу от вас, и в ваших силах сделать это. И еще я знаю, что, по крайней мере, ваша тетушка не откажется от тех денег, которые я предложу ей за ваши услуги!
Если когда-то на этом лице и могло появляться мягкое, нежное выражение, сейчас от него не осталось и следа. Глядя на суровые, застывшие черты, Мэриан невольно подумала, уж не приснился ли ей прошлый вечер и нежность его поцелуев. Когда он заговорил, его голос звучал непреклонно и жестко:
— Но учтите, независимо от вашего выбора, я не собираюсь менять своих планов в отношении этого человека. Вы можете уйти или остаться. Решение за вами.
Бросив ей в лицо эти слова, он развернулся на каблуках и решительно направился к лестнице, ни разу не обернувшись, предоставив Мэриан самой сделать непростой выбор.
* * *Гаретт, нахмурившись, смотрел на пляшущие языки пламени в камине, затем перевел взгляд на человека, который вот уже несколько часов находился без сознания в маленькой, совершенно неподходящей для этого изящно украшенной спальне, ранее явно принадлежащей женщине. Раненый был все еще жив, но Гаретт сомневался, что ему удастся выжить.
Затем его взгляд перебрался на другую фигуру, сидящую с закрытыми глазами в кресле с жесткой спинкой. В конце концов его цыганская принцесса осталась. Да и то сказать, думал Гаретт, какой выбор он ей оставил? Он знал, что был весьма убедителен. Однако мысль об этом сейчас не доставляла ему радости.
Глядя на происходящее ее глазами, он вдруг начинал ощущать себя чудовищем. «Проклятье!» — выругался он громко. Да кто она такая, эта цыганская девчонка без имени и без единого пенни в кармане, чтобы читать ему лекции о чести и долге? Один Бог знает, что ей самой и ее хитрой тетке пришлось делать последние годы, чтобы выжить в этом жестоком мире.
Невольно его взгляд вновь вернулся к девушке, заснувшей в кресле. Ее голова склонилась на грудь, и волосы, выбившиеся из пучка, густой волной рассыпались по плечам. Спускаясь по груди, прикрытой тонкой, отделанной кружевом сорочкой и дальше по корсажу, они каскадом падали на юбку цвета небесной лазури.
Гаретт невольно любовался этой прелестной картиной. Девушка сидела поджав под себя ноги, словно невинное дитя. Однако эти полные губы принадлежали отнюдь не ребенку, так же как и стройные изящные икры, которыми он мог сейчас любоваться благодаря чуть задравшейся юбке. От такой картины и монах не смог бы отвести глаз. Неудивительно, что он был взбешен ее обвинениями в свой адрес. Ему было нестерпимо думать, что такое очаровательное, изящное создание видит в нем какого-то зверя.
Гаретт решительно отвел взгляд, в ярости, что позволил себе поддаться колдовским чарам и попасться в плен к женщине. И как только могло случиться, что он позволил этой красавице влиять на свои решения, или, по крайней мере, на свою внутреннюю неколебимую уверенность в своих действиях? Что бы она ни думала о нем, это не имеет никакого значения! Никто другой никогда бы не осмелился упрекать его за то, что он захватил в плен человека, который намеревался нанести неоспоримый вред ему и его арендаторам.
Так же как никому бы не пришло в голову критиковать его за желание отомстить Тарле. Брови Гаретта сошлись на переносице, когда он вспомнил, как Мина убеждала его отказаться от своих планов мщения. Если бы только она знала… Но откуда она могла узнать? Он и сам всего лишь подозревал и не мог доказать, что именно Тарле предал его родителей «круглоголовым».
Мысли графа вернулись далеко в прошлое, к тем страшным дням, полным боли и отчаяния. Ужасная новость застигла его во Франции. Лишь спустя много дней он смог смириться с мыслью, что никогда больше не увидит доброе лицо матери, не обменяется остроумными шутками со своим отцом. Самым мучительным оказалось то, что он не знал, что же на самом деле произошло. Кто убил их? Мучились ли они перед смертью или избежали страданий в свой последний час? Смятение, вызванное в его душе известием о смерти родителей, было так велико, что он был почти рад тяжелым условиям и лишениям, которые ему пришлось вынести во Франции. Бесконечные заботы о хлебе насущном, по крайней мере, хоть ненадолго отвлекали его от тяжелых дум и воспоминаний.
А жизнь и в самом деле была несладка. Без семьи, без денег, он был вынужден браться за любую работу, которую ему предлагали не слишком щедрые французы. Дружба с королем здесь не могла помочь, так как король сам отчаянно нуждался и в конце концов был вынужден покинуть Францию. И Гаретт, которому тогда исполнилось всего тринадцать, чтобы выжить, соглашался на самую грязную и изнурительную, а подчас почти непосильную работу, которую французы считали самой подходящей для нищего бездомного мальчишки-англичанина. И все это время Гаретт думал о дяде. Поскольку Тарле упорно не отвечал на его письма, Гаретт заподозрил, а затем все более укреплялся в своих подозрениях, что именно он и предал его родителей.
Вместе с этими подозрениями пришла и осторожность. Особенно после того случая, когда какой-то человек, приехавший из Англии, упорно разыскивал Гаретта с явным намерением убить. Тогда его предупредили и спасли друзья. Но с этого дня Гаретт перестал пользоваться своим титулом и именем, подозревая, что именно дядя хочет избавиться от него. Он затерялся среди группы таких же, как он, изгнанников — еще один бездомный мальчишка на улицах Парижа — в ожидании того времени, когда он сможет постоять за себя. Все эти годы в его груди все сильнее разгоралось пламя ненависти и жажды мщения, сводящее его с ума.
А затем, когда Гаретт стал достаточно взрослым, чтобы участвовать в сражениях, герцог Йоркский позволил ему служить в своей наемной армии… Сейчас ему больше всего хотелось забыть эти годы. Пожалуй, только его неутихающая ненависть к Тарле помогла ему выдержать все эти жестокие, кровавые битвы, в которых люди сражались не за любовь и не за родину, а за деньги — всегда только за деньги! Каждый раз при виде любого насилия он задавался одним и тем же вопросом — что именно сделали с его родителями благодаря предательству Тарле? Сколько мук пришлось пережить им из-за этого негодяя? И тогда он заставил себя научиться владеть разными видами оружия, а свое искусство фехтования довел до совершенства, и все только для того, чтобы когда-нибудь, когда придет время, пронзить шпагой грудь мерзавца-дядюшки.
И что же теперь? Иногда, в самые горькие минуты, ему хотелось послать к дьяволу всякую осторожность и осмотрительность и убить Тарле. Гаретт мог сделать это достаточно легко, почти без всякого риска. Однако, пройдя через все испытания и рано повзрослев, в свои двадцать три года он был уже вполне зрелым человеком и мог сдерживать свои порывы. Гаретт решил, что смерть — слишком легкое наказание для его дяди. Он хотел, чтобы предательскую, гнусную душонку Тарле увидели все: и не только аристократы, которые и так отворачивали от него нос, едва лишь он потерял титул, но и те, кого Тарле считал своими друзьями, — «круглоголовые», те, кто наделил его властью, и купцы, снабдившие его деньгами для его авантюр. Гаретт хотел видеть Тарле опозоренным, униженным, полностью раздавленным, чтобы у него не осталось никакого другого выхода, только уехать из страны, оказаться в том положении, в котором столько лет находился по его вине сам Гаретт. Да, изгнание было достаточно суровым наказанием для человека, который жаждал власти и могущества.
