Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“
По прежнему, опираясь обоими локтями на балюстраду, он наклонил голову на столько, что оперся ею на открытия ладони и замолчать.
— Твоя память меня сокрушает! — воскликнула Колетта. — А Лангиль, его ты забыл? Живописец, ты знаешь, Занночка? И Сенваль! Прекрасные люди, принимающие у себя всегда массу народа. И Раймонд Деплан, их кузен, друг Мишеля… Наконец, Сюзи, я могла бы еще прибавить Бокура, супрефекта, товарища прокурора, депутата округа, разных чиновников, священника и еще многих других лиц!
— О! хорошо, хорошо! Этого вполне достаточно для моего счастья! — сказала Сюзанна весело.
Улыбающаяся она повернулась к Мишелю, закуривавшему в глубоком молчании новую папироску.
— Вы не будете очень ревновать, — спросила она, — если эти господа станут чуточку за мной ухаживать.
— Ревновать? я? ах! Боже, нет, — возразил Мишель, яростно бросая спичку, которая потухла, упав на песок.
— Вы нелюбезны, мой дорогой?
— Почему? — поправился он более примиряющим тоном. — Я нахожу, что ревность оскорбительна. Я имею доверие к вашей прямоте, вот и все.
Она немного сухо рассмеялась.
— Frailty, the name is women[24], — пробормотала она тихо, и тем скользящим шагом, который временами у нее являлся, вернулась к Колетте.
— Я вижу, — решила она громким голосом, — что Ривайер — маленькая Капуя![25]
Через несколько минут, так как свежесть стала чувствительна для слишком легко одетых дам, все вернулись в гостиную и разговор продолжался, дружественный и немного вялый, как обыкновенно бывает между людьми, встречающимися каждый день. В половине одиннадцатого Мишель поднялся, чтобы прощаться. Он уезжал с одним из первых утренних поездов и потребовал, чтобы ни сестра, ни невеста не провожали его на станцию. Он дружески поцеловал Роберта, поцеловал Колетту, говорившую слишком быстро и голосом, дрожавшим уже в продолжение нескольких минут, затем он протянул руку Сюзанне.
— Я надеюсь, что вы сделаете мне удовольствие и будете отвечать на письма, которые я вам буду писать? — сказал он вежливо.
— Ну, конечно! до свидания и счастливого пути, Майк.
— Да поцелуй же ее, ведь это глупо! — сказала, смеясь сквозь слезы, Колетта.
Совершенно просто Сюзанна подставила свою бархатистую, как свежий плод, щечку, и Мишель прижался к ней губами. У него сердце немного сжалось, не потому что он собирался покинуть эту молодую девушку, бывшую его невестой, но потому, что эта молодая девушка, бывшая его невестой, расставалась с ним так холодно. И, повернувшись быстро к Колетте, он поцеловал ее несколько раз, прижав ее крепко к себе.
— Чем дальше, тем лучше! Она курит и, я почти убежден, флиртует! — думал он, быстро сходя с под езда Кастельфлора. — Решительно, она мне не нравится.
Когда мисс Северн задула свою свечу, множество мыслей порхали в ее голове, лежавшей на подушке, и тотчас же при мягком свете ночника, она дала им свободу:
— Ах! как мне хорошо! Я устала сегодня вечером. Вероятно, от прогулки в парке. Кастельфлор меня восхищает, и Колетта прелестна, Роберт также; я их люблю! Как приятно ночью это тиканье часов! Какая идеальная комната, такая свежая и вся розовая! Я люблю розовые комнаты; мне хочется иметь такую с мебелью Людовика XVI, шелк, затканный бледно-зеленым, и масса безделушек… Лишь бы только Мишель меня немного баловал, подарил мне много хорошеньких вещиц… Мне кажется, у него много вкуса. Будем ли мы счастливы, оба? Ба! В общем Мишель добрый малый! И я также! Его нельзя упрекнуть в том, что он, например, чрезмерно занять своей невестой! ах! нет! Г-жа Бетюн повторяла мне беспрестанно: „он вас обожает!“ Я наконец стала бояться, не слишком ли он меня любит… О! теперь я успокоена. Он даже не заметил сегодня вечером, что цвет „mauve“ мне очень идет. А „mauve” мне очень идет, все это находят… По моему, было бы нелепо требовать, чтобы женщина страстно любила человека, за которого она выходит замуж, но вполне необходимо, чтобы муж любовался немного своей женой… Роберт очень любит Колетту и между тем, я не думаю, чтобы Колетта когда-либо была без ума от Роберта.
Ее мысль на минуту остановилась на этом, затем вновь принялась бродить.
— Мишель говорил мне о большом разочаровании, оставившем следы в его жизни. Мне хотелось бы знать имя разочаровавшего его предмета, была ли она хороша… была ли она лучше меня. Мишель находит, что г-жа Рео красива; она брюнетка, г-жа Рео, я скорее блондинка… Я хотела бы знать, находит ли он меня красивой? Разлука его совсем не волновала… меня тоже нисколько… К тому же два месяца пройдут скоро. Презабавно будет все это общество. Я надеюсь, что ко мне все будут так же милы, как в Канне. Нужно заказать себе новое платье… или даже два… Мишель был менее спокоен, целуя Колетту, чем меня… Он очень доволен отъездом, я это понимаю… Такое прекрасное путешествие! По его возвращении осенью мы обвенчаемся… Какая странная вещь! Мне кажется вполне естественным, что Мишель мой жених, но я не могу себе представить, что в этом же самом году он станет моим мужем… Мой муж, мой муж! это смешно и это страшно…
Брови молодой девушки нахмурились.
Одну минуту она отдалась неопределенному страху перед новой жизнью, затем она закинула над головой открывшуюся из-под батистового рукава рубашки руку, между тем как ее веки смыкались;
— Он будет добр ко мне, — думала она, — я убеждена, что он будет добр ко мне. Я никогда никого не встречала, кто бы не был ко мне добр.
И совсем мирно, думая еще об удовольствиях, обещанных ей Колеттой, она заснула.
Осень была так далека! А лето предвиделось прекрасное, и пребывание в Кастельфлоре, составлявшее переход между кончавшимся периодом жизни, и тем, который должен был начаться, было как бы привалом между двумя этапами, стоянка веселая и покойная… Не могла ли бы она длиться долго?..
Спокойствие, с каким мисс Северн смотрела на будущее или по крайней мере ждала его, не стремясь в него вникнуть, именно эта беззаботность успокаивала опасения Мишеля, позволяя ему отдаться настоящему, забыть грозный завтрашний день в тот момент, когда он уезжал в новую страну.
Сюзанна тоже вступала в новую страну, страну роскоши и наслаждений, в которой расцвела Колетта и которая ей, маленькой американке, была неведома, но она чувствовала себя инстинктивно достаточно красивой, чтобы в ней блистать.
Все, что она рассказала про свою спокойную, легкую, немного слишком серьезную юность, было верно. Она страстно любила свою бабушку и своего дядю, она за ними ухаживала до последнего, окружая их бесконечной нежностью, и пока они жили, она находила удовольствие в серьезных занятиях, удерживавших ее „at home“, окруженная их любовью, радостно довольствуясь из светских развлечений „fivе о’сlок“, „dances“, игрою в теннис и прогулками на велосипеде или верхом, соединявшими ее время от времени с несколькими ее друзьями, молодыми людьми и молодыми девушками ее возраста.
