Эльза Вернер - Гонцы весны
— Я говорил о моей матери, — с глубоким чувством промолвил молодой граф.
Освальд ничего не ответил, он, к счастью, стоял в тени, поэтому собеседник не видел, как мучил его этот серьезный разговор. Крайне редко случалось, чтобы Эдмунд был серьезен, и как раз сегодня он был в таком состоянии, как раз сегодня выказывал всю глубину своих чувств. При этом правой рукой он продолжал машинально перебирать бумаги, приближаясь к роковому месту. У Освальда дрожали руки, он хотел отвлечь от стола ничего не подозревавшего брата, но ничего не придумал, и молодой человек остался на своем месте.
— Ты понимаешь теперь, почему я не сказал маме об этой дуэли, несмотря на ее благоприятный исход, — снова начал Эдмунд. — Она спросила бы о причине, и это оскорбило бы ее. Пока я жив, ни малейшее оскорбление не должно ее коснуться. Я скорее лишусь жизни, чем допущу, чтобы ее оклеветали.
Лист за листом перекладывал он отдельные бумаги и взялся уже за последний, под которым лежал медальон; но в тот же миг Освальд схватил его за руку и помешал откинуть лист в сторону.
— Что это значит? — удивленно спросил Эдмунд. — Что с тобой?
Вместо ответа Освальд, обняв его, отвел в сторону.
— Пойдем, Эдмунд! Сядем лучше на диване.
— Почему ты насильно уводишь меня от своего письменного стола? У тебя такой вид, словно он сейчас взорвется. Не положил ли ты туда мины?
— Может быть! — со странной улыбкой ответил Освальд. — Оставь бумаги и пойди сюда!
— О, тебе нечего бояться нескромности с моей стороны, — с волнением заметил граф. — Для этого вовсе не надо было с таким строгим видом класть руку на бумаги. Я и не взглянул бы на них; я взял их в руки совершенно случайно. По-видимому, у тебя имеются там секреты, и я вообще мешаю тебе приводить в порядок твои бумаги. Тогда я лучше уйду.
Он сделал было движение, как бы желая уйти, но Освальд крепко схватил его за руку, воскликнув:
— Нет, Эдмунд, так ты не смеешь уйти от меня. Во всяком случае, не смеешь сегодня.
— Да, правда… ты ведь проводишь здесь последний вечер, — наполовину ворчливо, наполовину уже примирительно промолвил Эдмунд. — Ты делаешь все, что только возможно, чтобы показать мне, как ты равнодушен к этому.
— Ты неправ! Разлука для меня тяжелее, чем ты думаешь. Голос Освальда задрожал так заметно, что Эдмунд с изумлением взглянул на него, и всю его обидчивость как рукой сняло.
— Боже мой, что с тобой? Ты бледен как смерть. Вообще, ты был крайне странен весь вечер. Впрочем, я догадываюсь. В старых бумагах и письмах ты нашел что-нибудь такое, что вызвало воспоминания о твоих родителях, и эти воспоминания тяжелы.
— О да, очень тяжелы! — с глубоким вздохом промолвил Освальд. — Но теперь я справился с ними. Ты прав, меня расстроили старые воспоминания. Теперь я навсегда покончу с ними.
— В таком случае я уйду, — заявил Эдмунд. — Я забыл, что тебе еще многое необходимо привести в порядок, а рано утром мы еще увидимся. Спокойной ночи, Освальд!
— Спокойной ночи, Эдмунд! Часто я был резким и холодным по отношению к тебе, в то время когда ты так тепло относился ко мне. Но я все-таки очень любил тебя, и глубину этого чувства я понял только теперь, в этот час.
— В час разлуки! — упрекнул Эдмунд, сердечно отвечая на его объятие. — Иначе это признание никогда не сорвалось бы с твоих уст. Несмотря на это, я все-таки знал, что значу для тебя.
— И все же не совсем. Я сам узнал это только с сегодняшнего дня. Но теперь ступай! Тебе все-таки не следует долго оставаться на ногах с твоей раной. Иди и ложись в постель!
Положив руку на плечо двоюродного брата, он проводил его за дверь и по коридору. Там они расстались, но, прежде чем граф успел вернуться к себе в комнату, Освальд снова стоял у письменного стола с портретом в руках. Он еще раз глянул на него, а затем решительно закрыл медальон, проговорив вполголоса:
— Он умер бы из-за этого; такой ценой я не хотел бы стать владельцем майората.
Глава 10
На следующее утро за завтраком, так как отъезд Освальда был назначен до полудня, сошлись только трое мужчин. Граф Эдмунд и сегодня очень мало обращал внимания на предписания доктора, заставлявшие его оставаться в комнате. Он явился с перевязанной рукой, но бодрый и веселый, и смеялся над упреками барона Гейдека, советовавшего ему беречься. Зато графиня сегодня совсем не показалась. Она жестоко страдала от нервного припадка, вероятно, вследствие испуга от первой преувеличенной вести о несчастье с сыном.
Эдмунд, побывавший уже у матери, нашел ее в страшнейшем нервном возбуждении и на вопрос, может ли Освальд прийти проститься к ней, получил ответ, что она, слишком страдает, чтобы видеть кого-либо, за исключением сына. Молодой граф чувствовал себя крайне неловко, сообщая это двоюродному брату; он понимал, как неделикатно было отказать в прощании уезжавшему, и думал, что мать сможет все-таки побороть себя, чтобы хоть на несколько минут принять племянника.
К известию о том, что он больше не увидит тетки, Освальд отнесся очень спокойно и без всякого удивления. Он догадался, какая связь существовала между бесследным исчезновением медальона и нервным припадком. Графиня, конечно, узнала от Эбергарда, что сразу же после ее ухода из своей комнаты туда пришел ее племянник и оставался там некоторое время один.
Разговор за завтраком не отличался оживлением. Барон Гейдек не выказывал особенной сердечности племяннику который сделал такой решительный поступок наперекор его воле. Эдмунд был расстроен разлукой, почувствовав всю ее тяжесть именно теперь, когда Она была так близко, и только Освальд сохранял серьезное спокойствие. Когда встали из-за стола, молодого графа вызвали к приехавшему доктору. Барон Гейдек хотел пойти за ним, чтобы уговорить доктора быть построже с легкомысленным пациентом, но его остановил тихий голос Освальда. Как только они остались вдвоем, последний вынул из бокового кармана небольшой тщательно сложенный и запечатанный сверток и произнес:
— Я надеялся перед отъездом еще переговорить с тетей, но так как это невозможно, то я прошу вас передать ей от меня последний привет. При этом я убедительно прошу вручить этот пакет в собственные руки графини и лишь тогда, когда она будет одна.
— Что это за таинственное поручение? — удивился Гейдек. — И почему ты выбрал меня, а не Эдмунда?
— Едва ли тетушка пожелала бы, чтобы Эдмунд узнал что-нибудь о передаче или содержании этого свертка. Повторяю мою просьбу: передать ей это наедине.
Ледяной холод этих слов и гордый, грозный взгляд, сопровождавший их, были единственной местью, которую позволил себе молодой человек. Гейдек не понял его, но ему стало ясно, что здесь речь шла о чем-то необычном, и он, взяв сверток, произнес:
