Сидони-Габриель Колетт - Чистое и порочное
В пору достаточно жгучей ревности я тоже подвергалась опасностям. Моя соперница, неуверенная в своей удаче, усиленно думала обо мне, и я усиленно думала о ней. Но я неосмотрительно позволила себе вернуться к писательскому труду, который призывал меня, и забросила другое занятие, заключавшееся в противоборстве и ежедневном подспудном вызове. Одним словом, я отложила свои проклятия на три-четыре месяца, в то время как госпожа X. отдавала колдовству всё своё время. Одинаково несхожие результаты не заставили себя ждать. Для начала я свалилась на дно траншеи, вырытой на площади Трокадеро, а затем подхватила бронхит. Далее я забыла в метро, по дороге в издательство, последнюю часть своей рукописи, дубликат которой не сохранила. Затем таксист не вернул мне стофранковую купюру, которую я попросила его разменять, и умчался, оставив меня ночью, под дождём, без единого гроша. Загадочная болезнь унесла трёх моих ангорских котят…
Мне было достаточно стряхнуть с себя непростительную беспечность и возобновить равноценный обмен ментальной энергией с госпожой X., чтобы цепочке зловещих случайностей пришёл конец. Мы вновь зажили в добром несогласии и жили так до тех пор, пока наша связь не разрушилась и пространство между нами перестало быть полем, насыщенным дьявольскими лучами, звуковыми волнами, эфиром, испещрённым нависшими знаками… Я не одна сожалела об этом, ибо мы стали сражаться без былой неприязни. Время вознаграждает почтенных соперников. Моя соперница, переставшая быть таковой, принялась мило рассказывать мне анекдоты, забавлявшие только нас двоих:
– Однажды, когда я ехала в Рамбуйе, чтобы вас убить…
Продолжение этой истории походило на весёлый водевиль, в котором фигурировали ушедший из-под носа поезд, сломавшаяся машина, дамская плетёная сумка из золотых колец, дно которой прорвалось, исторгнув на мостовую Рамбуйе неуместный револьвер, а также неожиданные встречи, приятель, прочитавший в сине-зелёных глазах госпожи X. намерение убить человека и отговоривший её, пустив в ход задушевную дипломатию…
– Дорогая моя, – вскричала она, – сосчитайте все эти бесчисленные преграды, воздвигнутые между нами в Рамбуйе судьбой! Вы не станете отрицать, что они ниспосланы нам провидением?
– Упаси меня Бог! Особенно одно обстоятельство, о котором мне грешно было бы забыть.
– Какое обстоятельство?
– Дело в том, что я не ездила в Рамбуйе. В том году и ноги моей там не было.
– Вы не были в Рамбуйе?
– Не была.
– Ну и ну! Это предел!
От этого «предела» в её сине-зелёных вопросительно глядевших на меня глазах вновь неведомо почему разгорелся огонёк былой ненависти. Но то была лишь короткая вспышка. Мы напрасно пытались – и напрасно пытаемся по сей день – смутить друг друга грубыми противоречиями, вызывающим тоном, который не вяжется с нашими спокойными речами, – вскоре мы вновь приходим к сердечному согласию. Крепким узам юношеской ненависти больше не суждено нас роднить.
Я уже не перекидываюсь и никогда больше не буду перекидываться язвительными угрозами через голову и сквозь тело мужчины ни с этой красивой блондинкой, ни с той кроткой шатенкой, ни с одной другой женщиной: я не буду обмениваться с ними зеркальными отражениями и неутомимо посылать в них разряды, поражавшие самого любовника… «О чём ты думаешь?» – говорил он им. Они думали обо мне. «Где это вы витаете? – спрашивал он меня. – На луне?» Я же находилась подле одной из своих соперниц, которую трясло от моего незримого присутствия. Ни они, ни я ни в чём не нуждались; у всех нас были одни и те же заботы.
«Он» царил на полпути между нами, в нейтральной зоне, являясь скорее ставкой в игре, чем судьёй. «Мужчины» не любят искусной игры и опасаются ярости двух самок, прочно удерживающих свои позиции. Но в любой игре, какой бы страшной она ни была, необходим азарт. Игра требует от нас спортивных качеств и ровного расположения духа, даже когда наша душа жаждет крови. Я не обладаю ни единым качеством игрока и никогда не отказывала себе в фантазии или запрещённых ударах, которые не следует расценивать как ошибки или нарушение гибких правил игры. Я совершила лишь одну настоящую ошибку, повторила её и была за это наказана. То была справедливая расплата. Говорят, что нельзя никому дарить ни лодок, ни птиц. Я позволю себе добавить: и мужчин тоже. Прежде всего потому, что мужчина – как бы он ни божился над нашей головой, как бы ни присягал на Святом Писании – никогда не является нашей собственностью. Даже если он с радостью позволяет себя отдать, в глубине души он никогда нам этого не простит. И оказывается, поскольку он редко прощает счастливой обладательнице, в чьи руки перешёл, что самоотверженность в очередной раз всё испортила.
Постарайтесь подобно мне отвлечь любовную силу от её цели, чтобы она служила радостному умерщвлению плоти, этакому упоительному равноправию, и вы увидите, как одновременно с законным эгоизмом пары исчезнут шипы пышного и буйного цветка под названием ревность.
Как расценил бы добровольное отречение от постельных полномочий какой-нибудь духовник? Я знаю, что он ответил бы, хотя у меня не было официального исповедника. Он, как и я, пришёл бы к мысли, что вокруг некоторых благодушных супружеских пар ощущается затхлая атмосфера лжесемьи, сомнительной опеки и более чем двусмысленного спокойствия… Можно ли жить с равнодушием? Так же, как с пороком, причём последний ничего от этого не теряет.
Сколько времени потрачено на отпущение грехов!.. Нет ничего более нелепого, чем то, что в книгах называется «гармонией любовного треугольника». Неприличные позы и акробатические этюды «человеческой пирамиды» быстро приводят в уныние шаткие полигамные семьи. Можно ли внушить женщине, какой бы беспутной и глупой она ни была, что один плюс один равняется трём? Некая бесстрастная и безнравственная наблюдательница, не лишённая проницательности, утверждала, что в чувственном трио всегда находится один обманутый, а зачастую таких обманутых двое. Я предпочитаю считать того, кому постоянно изменяют тайным патриархом и скрытым мормоном. Этот паша мелкого масштаба, будучи вечным возмутителем спокойствия, заслужил подобные титулы.
Его грубо сработанная ловушка с приманкой в виде одного только удовольствия захлопывается за ним, если одна из двух женщин, которых он неосторожно соединяет, обладает достаточно твёрдым характером и отказывается в пользу более слабой партнёрши от поединка, который свёл их лицом к лицу, если не сказать: уста к устам. Слабая обычно сдаётся, раскрывается, жаждет быть завоёванной без насилия и облекает подругу простодушным безграничным доверием со словами: «Поверь мне, я чувствую себя невинной, как только перестаю от тебя таиться; теперь я твоя союзница, а не жертва…»
