Ине Лоренс - Ханская дочь. Любовь в неволе
Кирилов и Шишкин, казалось, решили обойти их все, прежде чем пришли с заложниками к Грановитой палате. Больше двух сотен лет великие князья и русские цари принимали в этих стенах послов и просителей. Нынешний царь Москву не жаловал, отдавая предпочтение Санкт-Петербургу, и все же обмершие от страха заложники не могли не чувствовать, какая сила берет начало здесь, в Кремле.
Перед входом в палату караул несли шестеро солдат в мундирах Преображенского полка, командовал ими лично Григорий Лопухин. Увидев заложников и сопровождающих их офицеров, он приказал отдать честь:
— Его высочество царевич Алексей просит подождать, он молится за победу русского оружия и своего отца, царя Петра Алексеевича.
Ожидание томило и сердило Тарлова, но делать было нечего, оставалось стоять перед дверью. Лопухин тем временем завел учтивый разговор, стараясь вовлечь в него и Тарлова, и Кирилина, и поручика.
— Наш друг Олег Федорович, — Лопухин мельком глянул на Кирилина, — рассказывал нам о последней схватке с татарами. Да уж, нелегко вам удалось усмирить этих ребят!
Сергей пожал плечами:
— Это было вовсе не так тяжело. Мы потеряли всего двух человек ранеными — татары сдались почти без боя.
Сирин сейчас больше всего хотелось вцепиться ему в лицо. Да как он смеет так пренебрежительно говорить о ее отце и других воинах племени!
Кирилин же, напротив, высоким слогом хвалил мужество и воинственность эмира Айсары, описывая, с каким трудом удалось взять город.
От прочих заложников Сирин слышала, что воины эмира бросили оружие, едва завидев русских. Похвальба Кирилина лишний раз доказывала ей, что все русские заслуживают только презрения.
— И для чего только ваших гренадеров послали в Сибирь, Олег Федорович! Усмирение степняков — дело кавалерии и казаков, — сказал Шишкин, сокрушенно качая головой.
Кирилин пылко ударил кулаком в грудь:
— Генерал Горовцев приказал нам прибыть для усиления пограничного гарнизона. Восстание угрожало разгореться и принять гигантские масштабы. Под его командованием мы отражали атаки на нашу крепость, а потом перешли в наступление. Степных разбойников, с которыми довелось сразиться Сергею Васильевичу, мы, разумеется, не могли преследовать, а вот со штурмом столь укрепленного города, как Айсары, мои бравые гренадеры справились как нельзя лучше.
Сирин, как и Сергей, почувствовала в его словах немало скрытого яда. Назвав ее народ шайкой степных разбойников, он оскорбил ее отца, а вместе с тем и принизил заслуги капитана Тарлова. Этот изнеженный человек в подметки не годился ни Монгур-хану, ни даже Кицаку. В своем разноцветном платье он больше напоминал крикливого трусливого торговца, которые приходили к ним в селение со сладкими обещаниями на губах и ложью в сердце. Поняв, что невольно встала на сторону Тарлова, Сирин выругала себя.
Загудели колокола Успенского собора, и Лопухин, будто подчиняясь тайному знаку, распахнул перед ними дверь. Вслед за Сергеем Сирин вошла в длинный коридор, дальний конец которого терялся в полумраке. Несмотря на золотой блеск балок и опорных столбов, выглядел коридор довольно мрачно. Не успели они пройти и нескольких шагов, как сбоку отворилась дверь, и Лопухин повел их сквозь череду комнат с низкими потолками, отделанными деревом. Писанные по золоту иконы отражали мерцающий свет лучины, и лица святых казались живыми. На всем пути им встретилось несколько человек: солдаты караула, попы в золотых одеяниях, с длинными бородами и несколько бояр. Знатные мужи, пользуясь отсутствием царя, вновь достали из сундуков длиннорукавные кафтаны и меховые шапки, какие носили еще их отцы и деды.
Поначалу Сирин пыталась считать, сколько покоев они миновали, но вскоре оставила это и только спрашивала себя, не попали ли они в заколдованный дом, где будут блуждать теперь до конца жизни. Наконец они подошли к очередной двери, на этот раз позолоченной, она распахнулась, и за ней оказалась большая зала. Внутри было светло — горели бесчисленные восковые свечи, стены были обиты бархатом и блистали золоченой резьбой, на них красовались картины на священные сюжеты, а потолок был так высок, что у Сирин захватило дух. Зала была пуста, лишь посредине, на маленьком возвышении, стоял позолоченный стул. Лопухин шепотом пояснил, что это царский трон и занять его — значит оскорбить царя и вызвать неминуемо его гнев.
Чуть в стороне от трона стояли двое мужчин: тощий юноша в бежевых штанах до колен и темно-коричневой куртке и священник в черной рясе. Неприметная одежда была обманчива: юноша был царевичем Алексеем, а священник, как пояснил шепотом Шишкин, — его духовный отец.
Оба были так увлечены беседой, что поначалу не обратили внимания на вошедших. Лопухин предупредительно откашлялся — только тогда Алексей Петрович повернулся к нему.
Сирин увидела бледное неподвижное лицо, на котором застыло отсутствующее выражение, царевич, казалось, не очень-то знал, что ему делать с заложниками, и взглядом искал помощи священника. Тот поднял руку для благословения — Сирин уже видела этот жест. Солдаты и офицеры поспешно перекрестились.
Лопухин отдал честь на новый манер, но затем вышел вперед, взял руку царевича и поднес ее к губам:
— Ваше высочество, позвольте представить храбрых воинов, подавивших восстание в Сибири. Это Олег Федорович Кирилин, капитан вашей лейб-гвардии, а там — драгунский офицер Сергей Васильевич Тарлов.
Лопухин произнес имя Сергея мимоходом, так, что это граничило с оскорблением. Майор изо всех сил старался возвысить заслуги своего приятеля Кирилина, и это еще больше разозлило Сирин. Тарлов победил ее отца и покорил племя — такое под силу только герою. С негодяем, подобным Кирилину, отец справился бы без труда.
Усмехаясь, она наблюдала, как Кирилин подобострастно кланялся и целовал руку царевичу. Шишкин тоже согнулся перед этим бледным вялым юношей. Тарлов, выпрямившись, отдал честь так, как предписал солдатам царь. Яков Игнатьев, духовный наставник царевича, наградил его уничтожающим взглядом.
Царевич кивнул, и к нему подвели заложников. Издали он казался высокомерным, но когда Сирин подвели ближе, она заметила, что наследник русского трона дрожит от страха, а водкой от него пахнет так, словно он в ней купался.
Сын царя и будущий повелитель русских, размышляла Сирин, должен быть гордым, благородным и возвышенным, вождем, которого подданные будут уважать от всего сердца. Извинить его могло только то, что русским сейчас угрожают шведы, в таких условиях, думала Сирин, царевич опасается не за державу, а за собственную жизнь. Эта мысль занимала ее и позже, когда закончилась короткая аудиенция и Шишкин отвел заложников обратно в казарму.
