Барбара Картленд - Любовь на краешке луны
Как объяснить, что своим присутствием, своими словами он возвращает ее к жизни?
Камень в груди ее таял, странное волнение бежало по телу… словно весенние бутоны открывались навстречу солнечным лучам.
Она ощущала, что он здесь, рядом; ощущала эту непонятную пульсацию, исходящую от него; ей хотелось — как ни безумно это было — повернуться к нему, прикоснуться, удостовериться, что это не сон.
— Канеда, я просил вас посмотреть на меня, — сказал герцог.
В этой комнате он разговаривал лишь по-английски, и Канеде казалось, что он едва не приказывает ей, как она Ариэлю.
Тут она испугалась — не герцога, собственных чувств: поглядев в эти серые глаза, она может забыть обо всем остальном, и он поймет, как сильно она любит его.
В отчаянии она попыталась напомнить себе: «Он ведь женат… женат», — но почему-то эти слова совершенно ничего не значили.
Теперь она могла думать лишь об одном: он рядом, а она как струна отзывается на его голос; и чего бы ни попросил у нее герцог, отказать она не сможет.
— Посмотрите же на меня, Канеда. Теперь в его голосе не было приказа, в нем звучала мольба, столь искренняя, что не покориться ей было невозможно.
Неторопливо, дрожа, Канеда повернулась.
Стоя перед герцогом, она не поднимала глаз, уставившись в превосходно повязанный, накрахмаленный галстук.
Герцог более не говорил, не шевелился, он только ждал — дальнейшее сопротивление стало невозможным…
Снова заглянув в эти глаза, Канеда ощутила, что все прочее отошло куда-то вдаль; главное было в том, что он рядом с ней и она принадлежит ему.
Герцог смотрел и смотрел на нее… долго-долго. А потом медленно произнес, тщательно выбирая слова:
— Скажите мне правду, Канеда, что вы почувствовали, когда я целовал вас в замке; мне казалось — хоть я не смел в это поверить, — что первый прикасаюсь к вашим губам?
— Первый… и единственный, — шепнула Канеда едва слышно.
Огонек вспыхнул в глазах герцога.
— Итак, это был первый поцелуй, le premier fois… Что же он значит для вас?
— Я… я не могу рассказать об этом.
— Говорите же!
И вновь это был приказ, и, смутившись, Канеда хотела бы опустить взгляд, но теперь это было немыслимо.
Он взял ее в плен, даже не прикасаясь, и бежать было невозможно.
— Говорите! — настаивал герцог.
— У меня… нет нужных слов… вы вознесли меня в небо… Мы перестали быть… людьми. Превратились в луну, звезды и солнце… слились с Богом.
Голос ее дрогнул на последнем слове, и герцог порывистым движением прижал ее к себе.
— И после этого ты думала, что я соглашусь потерять тебя. То же самое ощущал и я, моя дорогая. Ты принадлежишь мне.
Губы его припали к ее рту, и прикосновение их словно бы отверзло небеса перед Канедой, исторгло из оков печали и уныния, не отпускавших ее после бегства из Сомака, вознося к свету, который герцог уже открывал перед ней своим поцелуем.
Губы его требовали и настаивали, он словно стремился добиться признания своей власти над ней, права собственности.
Одновременно она ощущала, что он завоевывает ее, и покорялась волшебству поцелуя; герцог был победителем, и она более не могла сопротивляться ему.
А когда он отнял свои губы, она, задыхаясь, неровным голосом выговорила:
— Я… я… люблю… тебя!
— Скажи это еще раз, — попросил герцог, — я хочу убедиться, что действительно слышу эти слова.
— Я люблю тебя… люблю тебя! — воскликнула Канеда и, не в силах справиться с полнотой чувств, уткнулась лицом ему в грудь.
Нежно обняв ее, герцог сказал:
— А я так боялся, так отчаянно боялся ошибки; но разве могли чары той ночи оказаться неправдой?
— Для меня… все было… очень реально, — пробормотала Канеда.
Прикоснувшись к ее подбородку, герцог повернул к себе ее лицо.
Она думала, что герцог снова поцелует ее, но он только смотрел, не отводя от нее глаз, и лицо его стало почти мягким и ласковым.
Она читала в его глазах любовь, о которой всегда мечтала.
— Ты прекрасна! — сказал он. — Невероятно, невозможно прекрасна! Ну как ты могла обречь меня на такие муки своим побегом?
— Я… я… испугалась.
— Вполне понятно. Но как ты могла совершить такую нелепую выходку, поставить себя в двусмысленное положение?
Кровь прихлынула к щекам Канеды, она охотно спрятала бы свое лицо на груди герцога, однако он не позволил ей этого сделать.
— Я очень, очень рассердился тогда на тебя, — сказал он без малейшего раздражения в голосе.
— Ты обещаешь, что… ни о чем не расскажешь Гарри?
— Нет. Но я хочу убедиться — как и он бы на моем месте, — что ты более не сделаешь ничего подобного.
— Значит, ты… простил меня?
— Если я успел расстроить тебя в той же степени, как расстроился сам, значит, мы квиты.
— Я чувствовала себя… такой несчастной, когда ты… не хотел смотреть на меня… не хотел говорить со мной.
— А я боялся, что безразличен тебе. И Канеда вспомнила овладевшее ею отчаяние, когда она покинула герцога.
А потом немедленно подумала о грозовом облаке над их головой: ведь герцог женат.
— Но нам, наверно… не следовало бы разговаривать в подобном тоне.
— Как это? — удивился герцог. Канеда попыталась было отыскать слова, чтобы выразить свои чувства. И тут он вновь прочитал ее мысли.
— Ну а теперь почему ты не спросишь, зачем я приехал к твоему брату?
— Я просто… не могу… представить себе причину, — пробормотала Канеда. — Возможно, тебя заинтересовали его лошади?
Подобное объяснение нельзя было исключить.
— Эти благородные животные, — с улыбкой ответил герцог, — произвели на меня известное впечатление, однако меня куда более волнует предмет, ни с чем не сравнимый, — сестра графа.
— И ты сказал это Гарри? — не веря своим ушам, спросила Канеда.
— Я считал своим долгом следовать английским обычаям и поэтому должен был сообщить ему, что надеюсь на брак с тобой.
— Мы… мы поженимся?
Канеда, не скрывая удивления, высвободилась из всевластных объятий и взглянула на герцога округлившимися глазами.
— Н-но мне говорили… и я поняла…
— Что у меня была жена. Но я уже три года свободен.
— Она умерла?
— Умерла, — тихо сказал герцог.
— Но… никто ведь не знал…
— Откуда люди могли узнать? Я ни с кем не обсуждаю свои личные дела, даже с родственниками. Первый брак принес мне одну горечь, одни страдания, и я считал, что все это касается только меня одного.
Закончив на резкой ноте, он сказал уже другим тоном:
— Я решил не вступать в новый брак. Я думал, что с меня довольно моих лошадей и Сомака, но… встретил тебя.
— Это… правда?
— По-моему, ты сама знаешь истину и не нуждаешься в моих подтверждениях.
