Филипп Эриа - Время любить
Ирма понимала, что меня интересуют подробности, вот она и старалась мне их сообщить. Сообщила и еще кое-какие детали. Когда она замолчала, я догадалась, что главное еще не сказано и Ирма оттягивает время, желая меня пощадить. Впрочем, длилось это не больше минуты.
– А за ваше посещение он тоже благодарит. Только просит, чтобы вы зря не беспокоились.
– Почему же? Освобожусь как-нибудь на несколько часов, могу же я для него это сделать.
– Вот этого-то он и не желает. Просит вас не приезжать.
И так как я промолчала, Ирма решилась довершить начатое.
– Он говорит, что и без того уже много плохого случилось со всеми. И то, что он вас увидит, ничему не поможет. Пусть будет так, как сейчас. Я вам его слова передаю.
Я не остановила Ирму, и она вышла из спальни.
Часть II
Пометы исчезли. Пометы на руках. Но жизнь моя в Фон-Верте и трудовая моя жизнь на стройках никак не налаживались, не были такими, как прежде. С полным основанием я могла сказать: «Где они, те времена?», имея в виду то время, когда я умела сочетать эти обе жизни так, что шли они без толчков в дружном ритме, чему я тогда ничуть не удивлялась. Я колебалась, прежде чем принять любое решение, взять на себя ответственность, а тут еще меня сковывала новая тревога. Причиной тому был не Рено: он вошел в колею, разве что пережитое заставило его призадуматься. Это у меня самой не все шло гладко.
Словом, я впервые усомнилась в своем великом проекте, и как раз тогда, когда случай благоприятствовал моей деятельности. А ведь он был сама простота и логичность – все та же моя работа, доведенная до своего естественного завершения. Вместо того чтобы по заказу на деньги своих клиентов приводить в христианский вид здания, находящиеся в более или менее пригодном состоянии, я подумала, что разумнее самой находить старинные постройки, расположенные в красивой местности, приобретать их в собственность, восстанавливать по своему вкусу и потом продавать уже готовыми, даже обставленными – словом, пригодными для жилья. Ничего нового я, в сущности, не изобрела. В других краях архитекторы, декораторы, даже каменщики занимались такого рода делами, а здесь у нас условия мне особенно благоприятствовали: и конкуренция была слабее, и больше было старинных построек, древних домиков, разных развалюшек, "амбаров" и заброшенных голубятен, и все это продавалось по сходной цене. Таким образом, я могла быть более разборчивой, принимая предложения клиентов, отказываться от неприятных и довольствоваться в год всего тремя-четырьмя заказами, требующими размаха, где я следовала бы собственным своим вкусам и получала бы соответствующий доход; имела бы дело только с солидными людьми, добилась бы более высокой оплаты, твердо встала на ноги. Мои былые удачи, накопленный опыт – все это сослужило бы мне добрую службу. В конце концов вытащила же я наш Фон-Верт, что называется, из небытия; я не могла сдержать улыбки, слушая, как мсье Рикар предлагал мне каждые полгода новые и все более высокие до нелепости цены за мое владение.
Как раз в это время я случайно обнаружила лежавшее в руинах строеньице, куда никто никогда не заглядывал, кроме пастухов, площадки, ступени и арки доказывали, что постройка относится к XVII веку, к тому же здесь была пахотная земля, вода – словом, все, и тем не менее я колебалась. Я имела глупость нанести не один, а несколько визитов владелицам этих развалин, жившим в соседнем городке, двум глухим восьмидесятилетним старушкам; пыталась достать у них планы, виляла, хитрила, словом, прибегала к несвойственным мне приемам; короче, я до того дохитрилась, что однажды, завернув по дороге к своим развалинам, наткнулась на новенькую надпись: "Частное владение". Я навела справки: оказывается, престарелые сестрицы, вспугнутые мною, начали болтать, пошли слухи, и кто-то перебил у меня сделку.
Это был удар, над которым стоило задуматься, уж не говоря о том, что неудача сама по себе доставила мне несколько неприятных минут. Словом, все стояло под вопросом. Раз усомнившись в своем великом проекте, я стала сомневаться и в нашем будущем. Видела его в черном свете. Разве я не стала уставать теперь гораздо быстрее, чем раньше? Разве годы не дают себя чувствовать? Дают. Сколько еще времени смогу я поддерживать в себе дух трудолюбия, особенно сейчас, когда мне открылось все изнуряющее однообразие моей работы? А Рено сможет зарабатывать себе на жизнь еще очень и очень не скоро. И подготовила ли его к этому наша уединенная независимая жизнь?
А что, если со мной случится несчастье? Я решила увеличить сумму, в какую была застрахована моя жизнь.
И тут опять во мне поднялась злоба против матери, против интриги семьи, лишившей моего сына наследства. Деньги, завещанные ему тетей Эммой, создали бы ему обеспеченную жизнь; и ее завещание снова стало в моих глазах самой естественной вещью на свете, ничуть не противоречившей моим теперешним взглядам. Задним числом я с умилением вспоминала свою старуху тетку, праздную богачку, которая, пренебрегши принципами клана Буссарделей, посмела самолично распорядиться своими капиталами. Именно сейчас или никогда меня можно было назвать буржуазкой. В трудные минуты моей жизни, к счастью довольно редкие, я всегда становилась буржуазкой.
Итак, нам требовался отдых. Нам обоим. Но порознь. Впрочем, так оно всегда и получалось. В это время года в моих делах обычно наступал мертвый сезон.
Два лета подряд Рено, гостил в Англии в одной семье. Ему это нравилось, хотя, к великому моему сожалению, он и там не нашел себе друга. Оттуда я получала от своего мальчика длинные письма, не лишенные литературного щегольства и кое-каких стилистических красот; я храню их до сих пор. Уезжал он только на три недели, а я тем временем жила одна где-нибудь на побережье, в отеле. Больше я без сына не выдержала бы. Затем мы заканчивали лето в нашем лодочном сарайчике, и я постепенно втягивалась в работу. А там снова наступала зима.
Наконец настал день, когда Рено должен был сообщить о своем приезде английским знакомым, но он решил отказаться.
– Если, мам, ты не против, я в нынешнем году к ним не поеду.
– Почему? Разве тебе прошлый раз в Шотландии не понравилось?
– Нет, понравилось.
– А нынче летом, когда экзамен уже позади, тебе будет там еще веселее. Никаких забот, голова свободна.
– Да нет. Просто не хочется, вот и все.
– Ну что ж, прекрасно. После твоих успехов спорить с тобой не стану. Но какой предлог ты выставишь в качестве извинения? Ведь Литтлфилды на тебя рассчитывают.
– Нет, не рассчитывают. Я их уже предупредил.
Я подняла голову, Рено смотрел куда-то вбок. Мы сидели в моем кабинете в ожидании ужина. До того неожиданным был для меня его отказ, что я не успела даже отложить расписание рейсов, где я как раз подыскивала для него наиболее подходящий самолет: он явился ко мне в шортах, прямо из сада, где полол лаванду. И принес с собой ее аромат. Рено полулежал в кресле, обтянутом красной с золотом тканью: "Это кресло мое,– обычно говорил он,оно идет мне, такой же цвет", но, почувствовав мой взгляд, сел попрямее и тоже посмотрел на меня. Этот направленный на меня луч, это молчание отбило у меня охоту задавать дальнейшие вопросы. На красном фоне ткани торс моего сына не стал бледнее, он словно бы вбирал в себя вечерние отблески и казался изваянным из какого-то еще неизвестного материала.
