Барбара Картленд - Незабываемый вальс
— Я думаю, этому не бывать. Любой мужчина почтет за честь для себя в первый раз поцеловать такую красавицу, как вы.
Голос виконта звучал глухо.
Он подошел ближе и обнял Батисту.
— Позвольте открыть вам всю прелесть поцелуя, — сказал он мягко. — Обещаю, вы не разочаруетесь.
Батиста никак не могла ожидать подобного поступка от приятеля графа и потому была застигнута врасплох. Девушка не успела еще ничего понять, как он уже прижал ее к себе, взял рукой за подбородок и слегка поднял ее голову. Его губы были уже совсем рядом.
Батиста вдруг поняла, что он вот-вот поцелует ее, и попыталась вырваться из его объятий.
— Не надо… нет! — вскрикнула она.
Но виконт крепко держал ее, не собираясь отступать от своих намерений. Тогда Батиста закричала, надеясь привлечь этим внимание слуг.
Тут из-за двери донесся разъяренный голос:
— Что, черт побери, происходит?
Виконт оглянулся, его руки разжались, и Батиста наконец освободилась от его объятий.
Она бросилась к графу и обеими руками схватила его за сюртук. Он почувствовал, что она вся дрожит.
Ирвин Хоксхед посмотрел поверх головы Батисты и встретился взглядом с виконтом. На какое-то время все замерли, не зная, что делать в этой неловкой ситуации. Не сказав ни слова, виконт направился к двери и вышел из библиотеки, громко захлопнув ее.
Граф посмотрел на Батисту. Она уткнулась лицом в его плечо и никак не могла унять бьющую ее дрожь. Он осторожно обнял ее:
— Простите… меня, — прошептала она. — Это я… я во всем виновата.
— Вы виноваты? — удивился граф. — О чем вы говорите, Батиста?
Хоть его голос немного смягчился, в нем еще слышалась ярость.
— Виконт спросил… целовал ли меня кто-нибудь, — начала она робко, — я и сказала… что представляю, как это должно быть… прекрасно. Но я тогда думала… о вас, а не… о нем, — едва слышно закончила девушка.
Граф вдруг изменился в лице, но ничего не сказал. Батиста медленно подняла голову и с мольбой взглянула на него.
— Пожалуйста, — тихо попросила она. — Прежде, чем мы расстанемся… Прежде, чем вы отвезете меня к маме… пожалуйста, поцелуйте меня… всего один раз… Тогда мне будет что… вспомнить о вас.
Ее дрожащий голос и голубые глаза, умоляюще устремленные на него, были такими трогательными и жалобными, что у графа болезненно сжалось сердце.
Он смотрел на нее и думал, что в жизни не встречал женщину красивее ее, что нет никого в мире чище и лучше Батисты.
Графа не надо было просить о поцелуе. Он и так с трудом сдерживал себя. Он крепко сжал девушку в объятиях и медленно, словно пытаясь оттянуть этот долгожданный миг, приблизился к ее губам. Граф поцеловал ее очень нежно, как, наверно, целуют ребенка. Ее губы были, как он и ожидал, мягкие, свежие, совсем юные и нетронутые. Они таили в себе нечто удивительное и новое — какое-то чудо, не плотское, а духовное, выразить которое можно разве что в музыке.
Его поцелуй пробудил в Батисте чувство странного восторга, и она, движимая этим порывом, прильнула к нему. Обуревавший ее восторг передался и графу и вызвал в нем незнакомое дотоле ощущение. Ему показалось, что какой-то божественный свет окутал их, отделил от всего остального мира. Он был ослеплен этим совершенным, чудным светом. Он все ближе привлекал к себе Батисту, и его поцелуй становился все настойчивее и требовательнее. У графа создалось впечатление, что они слились в одно неделимое целое, и Батиста стала частью его.
А Батисте же открылся неведомый, чудесный мир. Это был мир неизвестный и недоступный ей ранее, но он был не похож на рай, о котором рассказывал отец. Она познала радость, красоту и великолепие возвышенного чувства, о котором только могла мечтать.
Как прекрасны, как восхитительны были овладевшие ею чувства! Батиста поняла, что любит графа каждой частичкой своего тела. Когда он уйдет, что-то светлое и прекрасное навсегда умрет в ней, без него останется одна лишь пустота и мрак.
А между тем его поцелуй становился все более пылким, объятия все более крепкими. И Батиста узнала, что любовь бывает не только нежной, ласковой и кроткой, как она всегда себе представляла. Есть любовь неистовая, горячая и страстная. Батиста почувствовала, что в ней зажегся маленький огонек, потом он разгорелся и стал неукротимым пламенем. Она не знала точно, но ей казалось, что такое же пламя горит и в графе. Все происходящее захватывало, восхищало ее. Она словно и не жила раньше и только сейчас стала узнавать жизнь.
Граф наконец оторвался от ее губ и поднял голову.
С минуту Батиста в каком-то оцепенении смотрела на него. Наконец она заговорила, и собственный голос показался ей чужим и незнакомым:
— Я… люблю тебя! Я не знала, как… прекрасна… как чудесна любовь.
— Не знал и я, — только и произнес граф.
Он снова и снова целовал ее, целовал неистово и страстно, но она уже ничего не боялась. Пламя в ней поднялось и достигло губ, а там встретилось со жгущим пламенем его рта. И этот жар опалил их обоих и, казалось, вознес к яркому солнцу.
Батиста не могла более сдерживать душевного волнения и, смущенно бормоча что-то, спрятала лицо на груди у графа.
— Моя драгоценная девочка! — порывисто сказал граф. — Прости, если испугал тебя. Я не имел таких намерений.
— Я… знаю, — прошептала Батиста. — Но… не могу не… любить тебя… Ты самый замечательный… добрый! Ты само совершенство!
Граф улыбнулся.
— Ты льстишь моему самолюбию. Впрочем, оставайся при своем мнении, моя дорогая. Теперь надо подумать о том, как нам лучше выйти из достаточно щекотливого положения.
Батиста подняла глаза.
— Ты прекрасна! проникновенно сказал граф. Так прекрасна! Удивляюсь, как только я мог так долго сдерживать себя. А мне пришлось нелегко, когда мы лежали в одной кровати.
— А я… боялась, что ты просто считаешь меня надоедливой девчонкой… и предпочел бы… остаться один, — сказала она, запинаясь.
— Я пытался заставить себя так думать, — признался граф. — Но поверь, всю ту ночь я чувствовал, что ты рядом, я томился и хотел поцеловать тебя еще тогда. Но не посмел. Ты доверяла мне, Батиста, и я не мог воспользоваться твоим доверием.
— Почему я была так глупа? Отчего я раньше… не догадалась попросить тебя о поцелуе, как попросила… только что? — удивилась Батиста.
— Тебе не придется больше просить меня об этом, — пообещал он.
И он опять целовал ее в глаза, в щеки, в прелестные ямочки и, наконец, в губы. Он целовал ее, покуда все в комнате не закружилось вокруг них и земля не стала уходить из-под ног, а они сами будто освободились от телесной оболочки и воспарили в вышину.
