Карен Рэнни - Невеста для герцога
— Тесса, я всегда ненавидела, когда кто-то говорил мне, что я не способна делать то-то и то-то. Я не вижу причин, почему мой ребенок не должен воспользоваться моим опытом. — На лице Елены появилась слабая улыбка.
— Это моя жизнь, мама. И мне надо самостоятельно пройти через все испытания, которые она мне приготовила.
— Да, но ты мой ребенок. — И этого, согласно Елене Эстли, было достаточно, чтобы любые возражения были отринуты.
Тесса вздохнула и подумала, должна ли она предупредить Джереда. Ее мать была ужасной собственницей. Жаль, что герцог Киттридж не чувствовал того же самого.
Глава 16
— Не могу выразить, как мы благодарны вам, ваша светлость, что вы позволили нам воспользоваться вашей ложей. Право же, мы с моей сестрой были в восторге от самой мысли о том, что сможем снова посмотреть «Оперу нищего». И как восхитительно, что такую веселую комедию представляют даже после сезона.
— Напротив, мисс Кроуфорд, — сказала Тесса, отступая, чтобы пожилые дамы могли усесться. — Это вы оказали мне услугу. Трагедиям надо сопереживать в тишине, с большим запасом носовых платков, тогда как смех можно делить. Вы так не думаете? — Она стала обмахиваться веером. Легкого движения воздуха было достаточно, чтобы заколыхались влажные пряди на висках. Свет считал допустимым, что люди набиваются в театр, как селедки в бочке. Не говоря уже о жаре от тысяч свечей. Жаль бедных зрителей под массивными канделябрами. На них периодически капал воск от догорающих свечей.
В сравнении с этим ложа, в которой сидели Тесса и сестры Кроуфорд, была просторной. Джеред специально зарезервировал ее, об этом свидетельствовала медная табличка, прикрепленная на стене около двери. Внутри стояли шесть удобных кресел красного дерева, усыпанные пышными мягкими подушками. На галерее было двенадцать таких лож, большинство из которых были почти всегда заполнены, но не меломанами, которые испытывали большую любовь к опере. Обитатели галереи приходили сюда только по двум причинам — увидеть кого-то и быть увиденными.
Несколько лож так и оставались пустыми, но, опять же, считалось модным опаздывать, даже приезжать в середине первого акта. В зависимости от ранга опоздавших пьесу могли даже прервать, чтобы дамы могли спокойно снять плащи, а джентльмены — опуститься в удобные кресла. Потом все возобновлялось, весь театр замирал от прихоти немногих избранных. Но большинство людей приходили под эту крышу, только чтобы сплетничать и критиковать друг друга.
В конце концов, это же театр.
В ложе рядом с ней пожилой джентльмен со счастливым видом ласкал ножку очень красивой молодой женщины. Ее светлые локоны были искусно украшены лентами и перьями, а платье больше подходило для бала, чем для выезда в театр. Седобородый джентльмен выглядел совершенно ослепленным, особенно из-за того, что всякий раз, когда она наклонялась к нему, чтобы задать вопрос, она открывала немало своих прелестей.
Любовница и чей-то муж. Далеко не самое необычное зрелище. Едва ли не общепринятое. Тесса слышала по меньшей мере об одном случае, когда однажды вечером муж в такой ситуации столкнулся лицом к лицу со своей собственной женой. Оба вежливо раскланялись и сделали вид, что незнакомы. Изумительное присутствие духа, особенно если учесть, что каждый был в сопровождении любовника.
В конце концов, это же театр.
Станет ли она через пять лет такой же? Разочарованной и совершенно довольной тем, что выстраивает свою жизнь отдельно от Джереда, удовлетворенной адюльтером как успокоительным средством против неверности своего мужа? Она так не думала, но в то же время месяц назад и представить не могла всех своих приключений в Лондоне.
Ее платье было сшито в русской манере: сочетание шелка и атласа, с талией под самой грудью, короткими пышными рукавами и низким круглым вырезом. Шлейф на плечах был закреплен тонкими шелковыми ленточками, почти розовыми, не достаточно светлыми, чтобы сливаться с ее кожей. Сам шлейф был расшит лентами — сотня ярких бутонов, оттеняющих строгость бледно-розового шелка. Это было противоречие: дерзкое платье и абсолютная простота отделки. Она не надела украшений, даже длинных каплевидных сережек, которые рекомендовала модистка. Ее волосы были заколоты так, что видно было, что их так же легко распустить. Ее шнуровка была такой же тугой, как и для платья менее свободного покроя — чтобы выгоднее продемонстрировать ее грудь, как сказала модистка. И действительно, она как будто плыла над корсажем с каждым ее вдохом.
Как было бы замечательно, если бы она могла двигаться с легкостью! Она позволила бы себе даже немного ссутулиться в кресле вместо вынужденной позы, диктуемой скованностью наряда. Каждый предмет одежды, носимый мужчиной или женщиной, был создан для того, чтобы колоть, тереть или любым другим способом раздражать тело.
Тесса со щелчком закрыла веер, раскрыла его снова и улыбнулась сестрам Кроуфорд, которые разглядывали толпу, как любознательные птички. Подруги ее матери, они были очаровательны и, без сомнения, знали все обо всем: начиная от того, как отмеривать чай для заварки, до того, как правильно жить. Сестры Кроуфорд были двумя из двенадцати членов литературного салона, который посещала ее мать, когда бывала в Лондоне. Не было случайностью, что каждый без исключения член этого литературного собрания за прошедшие несколько дней нанес Тессе визит. Она подозревала, что ее мать объехала всех своих друзей и дала понять, что ее дочь будет рада гостям.
От досады Тесса готова была съесть свой веер!
Как ни раздражалась она из-за позиции матери, но никогда не могла долго на нее злиться. Это ведь все равно что ругать ветер или сердиться на дождь. Елена Эстли благодаря своим личным качествам была как сила природы. Проще было позволить ей действовать по-своему, дождаться, пока все закончится, а потом вернуться к своим собственным планам. Елена пригласила престарелых сестер в театр не только потому, что дочери была нужна компания, но также и потому, что прекрасно осознавала их ограниченные возможности. Она сомневалась, что у них хватило бы денег купить билет в театр. Таким образом, ее миссия в этот вечер имела две цели: привлечь внимание мужа дочери и сделать добро двум леди, которые ей очень нравились.
Шум в театре был похож на жужжание сотен пчел в маленьком улье. Пьеса должна была начаться уже пятнадцать минут назад, но не было видно никаких признаков, что занавес скоро поднимут.
Как будто по ее команде, одну за другой погасили свечи в верхнем канделябре, оставив только бра между ложами, расположенные так, чтобы не соприкасаться с массивными драпировками. Создавалось впечатление, что свечи очерчивают каждую ложу, взывая к другим зрителям: смотрите, здесь настоящее представление. Разглядывайте эти диорамы, выставленные для вашего удовольствия.
