Жюльетта Бенцони - Страсти по императрице. Трагические любовь и судьба великих женщин
Единственное, в чем они расходились, — способ выражения идей. Рудольф, экзальтированный и слабовольный, испытывавший тяжелое наследие рода Виттельсбахов, переданное ему матерью, обладал, вероятно, постоянством взглядов, столь необходимым великому монарху. Напротив, у Яна—Сальватора холодный, новаторский склад ума дополнялся страстной любовью к делу человечества. Красивый мужчина тридцати двух лет, способный воспринять великие революционные идеи, он представлял собой личность с любопытным смешением характеров: образованного, любящего искусство кондотьера и безжалостного принца времен Возрождения, писателя и воина; имел еще и задатки великого стратега и полководца.
Был он высок и строен, а смуглое лицо с горящими глазами, обрамленное короткой черной бородкой, легче представить над накрахмаленным кружевным воротником, чем над мундиром австрийской армии. Со своей неотразимой улыбкой, Ян—Сальватор, как и его кузен Рудольф, служил героем романтических мечтаний всех красивых обитательниц Вены.
Однако в эти минуты отнюдь не женщины составляли его главную заботу, ведь стопка листов, которую редактировал Шепс, — его творение; он сурово обвинял методы воспитания в австрийской армии, о чем говорил сам заголовок — «Дрессировка или воспитание?..»
Наконец Шепс бросил карандаш, собрал листки, подровнял их, постучав по столу, снял очки, тщательно протер стекла и поднял близорукие глаза на автора — эрцгерцога.
— Великолепный труд! Но в нем достаточно пороха, чтобы взорвать если не Вену, то по крайней мере Хофбург! Я все думаю — как воспримет это император?
— Ни в коем случае не хотелось бы доставлять ему неприятности — только побудить его прислушаться к голосу разума. С армией обращаются точно так же, как обращались с солдатами во времена Филиппа II. С этими красивыми мундирами, перьями и дисциплиной прошлого века, они не в состоянии отвечать требованиям современной войны. Годится только для парадов в Пратере и для смотров на городских площадях гарнизонов! Командиры — напышенные тупицы, наихудший из них, несомненно, генералиссимус, мой бестолковый кузен Альбрехт. Если нас отправят воевать — мы заранее проиграли. Надо все это изменить!
— Поймите же, Шепс, — добавил Рудольф, — если ни у кого недостает смелости сказать императору правду, как же он, по—вашему, ее узнает?
Мауриций Шепс смотрел на обоих кузенов.
— Согласен с вами. Но, монсеньор, — добавил он, остановив взгляд на Яне—Сальваторе, — считаете ли вы необходимым подписаться под этой бомбой? До сих пор все статьи, которые вы соизволяли писать, были анонимными, равно как и ваши, Ваше Высочество. Почему бы не продолжать эту практику?
— Речь идет не о статьях в газете, а о книге, дружище Шепс. А ей нужен автор.
— А почему бы не взять псевдоним?
— Потому что у меня нет ни малейшей причины скрывать свое имя. Я — один из Руководителей этой армии. Думается, могу сказать о ней что—то, не так ли? Речь идет о жизни моих солдат и о моей собственной.
— Конечно, конечно… И все же я опасаюсь, что вы навлечете на себя серьезные неприятности. Императору ваша книга не понравится.
Ян—Сальватор рассмеялся.
— Знаю, черт подери! Но написал я это не для того, чтобы доставить ему удовольствие.
Шепс, как оказалось, беспокоился не напрасно: Франц Иосиф отнесся ко всему еще хуже, чем он опасался. Книгу молодого генерала, кстати довольно интересную, воспринял как личное оскорбление, потому что со своей стороны считал: армия его в совершенно удовлетворительном состоянии, даже несмотря на то, что регулярно терпит поражения.
Спустя несколько дней после выхода в свет своей книги Ян—Сальватор получил приказ уехать из Вены в Линц. Его отстранили от командования полком; взамен он получил пост менее значимый — заместителя командующего пехотными войсками в Верхней Австрии.
Это сведение счетов очень огорчили молодого человека. Готовился к строгой взбучке, то есть к тяжелой сцене в кабинете императора, а его он хорошо знал. Но от него предпочли избавиться, словно от какой—то незначительной помехи.
— Император нашел способ ранить меня как можно глубже, — сказал он Рудольфу. — Решил похоронить в провинциальной глуши! Это грозит засасыванием в глупую рутину.
— Линц вовсе не на краю света, — утешил его Рудольф — он безуспешно пытался умилостивить отца и еще хранил болезненное воспоминание о сцене, которой не удостоился Ян—Сальватор. — Это как раз между Веной и твоими землями Зальцкаммергут. В любом случае твое отсутствие никоим образом не повлияет на наши планы, и мы будем поддерживать постоянную переписку.
Слова наследника престола несколько приглушили горе кузена. Ему оставалось только смириться и набраться терпения. В конце концов настанет день, когда императора будут звать Рудольфом…
Впрочем, в том, что тот сказал, есть доля истины: Линц приближает его к замку Орта, где живет мать. А это место он предпочитает всем другим в мире.
На берегах Траунзее осень всегда наряжает окрестности в яркие краски — на золотом фоне ярко выделяются огромные темные ели. В то утро озеро играло голубыми отблесками в ярких лучах еще горячего солнца. Ян—Сальватор довольно рано выехал на верховую прогулку — решил максимально воспользоваться таким славным Деньком, тем более что его пребывание в Орте, с матерью, заканчивалось. Через несколько дней ему снова предстоит окунуться в гнетущую скуку Линца — об этом сегодня он предпочитал не думать.
Медленно, отпустив поводья на шею лошади, ехал он по дороге вдоль берега озера. Отсюда окутанные легким утренним туманом три замка Орта казались обителями снов; из трех замков тот, что он предпочитал, построенный на самом озере, походил на корабль с надутыми ветром парусами, поднимающим якоря перед выходом в открытое море…
Ян—Сальватор любил этот живописный дом — башни его увенчаны колокольнями нежного серого цвета, в форме луковиц. Он крепкий, надежный дом, и в нем эрцгерцог чувствовал себя лучше чем где бы то ни было. Возможно, из—за этого длинного, узкого моста — единственной связи с берегом. Кроме того, это его личные владения.
— Поселить бы там супругу, детей! — вздыхала иногда мать. — Почему бы тебе не жениться, Джанни?
— Потому что девушки нагоняют на меня скуку… ни одна из тех, кого я знаю, не похожа на вас!
— Тебе ведь уже за тридцать. Пора наконец создать семью — свою собственную семью!
— И что я ей оставлю? Наше положение — незаконнорожденных — ведь мы всего лишь итальянские кузены, принятые из чувства милосердия после потери Тосканского княжества. Нет, мама, не хочу я жениться! Мои девять братьев и сестер позаботятся о вас и подарят вам столь желанных внуков. А я желаю оставаться свободным, коли не удается быть счастливым.
