Мишель Зевако - Эпопея любви
Марильяк замолчал и задумался. А шевалье осторожно спросил у него:
— Заметили ли вы, как странно порой случается: вы обрели мать как раз в то время, когда потеряли ту, которая любила вас как сына?
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Марильяк.
— Только то, что при жизни королевы Наваррской Екатерина Медичи была для вас чудовищем, способным на любую жестокость. И вот в ту самую ночь, когда скончалась Жанна д'Альбре, ваша матушка соизволила раскрыть перед вами тайну своего материнского сердца…
— Признаюсь, я не думал о таком совпадении, — проговорил Марильяк, проведя рукой по лбу. — Раз уж вы предлагаете задуматься об этом, почему бы не расценивать подобное совпадение как еще одно доказательство того, что счастье мое превосходит все надежды?
Пардальяна насторожили слова графа: он понял, что Марильяк ищет забвения и пытается сам себя убедить, что по-настоящему счастлив.
Да! Может, Марильяк почувствовал, что за улыбками Екатерины скрывается безжалостная ненависть… Может, обдумывая свое положение, он смутно угадывал, его тянут в бездну… Может, душа его была охвачена бесконечным отчаянием… да и как было не впасть в отчаяние от одной мысли о том, что мать хочет убить его, а невеста, вероятно, стала сообщницей матери…
Могло быть и так! Но ведь Марильяк мог лишь подозревать, нам же, читатель, события известны точно…
— Вы никогда не рассказывали мне о смерти королевы Наваррской… — неожиданно сказал шевалье.
— О, эти воспоминания так тяжелы для меня! — медленно произнес граф. — Все случилось так внезапно. В девять часов королева прибыла в Лувр, где праздновалась помолвка ее сына с принцессой Маргаритой. Ее приветствовали католические вельможи, затем королева расположилась в кресле в гостиной. Сам король Франции пришел туда, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение и уважение. Меня в этот момент не было рядом: вы знаете, с кем я встречался. Потом я спустился в парадные залы, где отмечалась помолвка, и стал разыскивать королеву Наваррскую. Я увидел ее в ту самую минуту, когда она потеряла сознание. Тут все страшно разволновались… но я запомнил выражение лица королевы-матери…
— Екатерина Медичи? — уточнил шевалье.
— Да… Королевский лекарь осмотрел Жанну д'Альбре, и ее тотчас же перенесли в карету, хотя Амбруаз Паре и возражал: он хотел дать королеве какое-то лекарство. Король Генрих, адмирал, принц Конде и я верхом сопровождали карету. Впереди ехал слуга с факелом в руках. Мы ехали через толпу, окружавшую Лувр. Короля Генриха узнали, и из толпы стали раздаваться крики и угрозы, но когда люди узнали, что везут Жанну д'Альбре и что королева Наваррская при смерти, все смолкли и расступились. Может, парижане все-таки устыдились своих выкриков. Но и в молчании их не было должного почтения к смерти… Ах, шевалье, какая страшная ночь! Сначала ужасный праздник, не праздник, а оргия… И гугеноты снесли оскорбления, стерпели насмешки над нашими женщинами. Потом этот люд на площади, злобные выкрики, карета, медленно двигавшаяся через толпу… Знаете, когда я вспоминаю ту ночь, мне мерещится какой-то всеобщий страшный заговор… Но это же чистое безумие! Шевалье неопределенно хмыкнул.
— Конечно, безумие… — настаивал граф. — Король осыпал нас своими милостями… королева-мать… кому как не мне знать ее чувства…
— Ну да… — скептически заметил Пардальян. Словно желая усыпить подозрения своего друга, Марильяк с жаром продолжал:
— Да, народ настроен враждебно, но Гиз уверен, что это отголоски прежних настроений; когда парижане увидят, что Генрих Беарнский войдет в собор Парижской Богоматери, они успокоятся. Так вот, когда королеву Жанну привезли и уложили в постель, она пришла в сознание. Приехал королевский лекарь Амбруаз Паре. Королева взглянула на него и сказала: «Благодарю вас, сударь, но вам лучше уйти. Ваши хлопоты бесполезны. Я умираю… Идите!..»
Амбруаз Паре не стал настаивать, поклонился, глубоко вздохнул и удалился. И когда он уходил, нам показалось, что он чем-то очень напуган.
— А этот лекарь — гугенот? — спросил Пардальян.
— Нет, католик.
— И он не стал лечить королеву… кроме того, вы говорите, он явно был напуган.
— Ну это понятно, шевалье. Видимо, все произошло неожиданно, и королеве Наваррской нельзя было помочь…
— Не так уж все и понятно. Амбруаз Паре — медик энергичный и знающий. И если он из страха отказался что-либо предпринимать, просто бежал, то…
— Что вы хотите сказать, шевалье? — возмутился Марильяк.
— Ничего, — глухо произнес Пардальян. — Просто лекарь вел себя странно, вот и все. А что же было дальше, дорогой друг?
— Я расскажу, только забудьте о напрасных подозрениях.
— Вот именно! Подозрения… Думаю, и у вас они есть.
— Что вы говорите! Кого и в чем я могу подозревать?
— В преступлении… а кого, об этом потом… Марильяк побледнел и в замешательстве отвел взгляд в сторону.
— Да… вы заставили меня признаться… — помолчав, произнес граф. — Преступление… Конечно, у королевы Наваррской было много врагов, не раз ей угрожали смертью. Возможно, кто-то из них, человек, не отступающий ни перед чем, не остановился и перед подобным злодейством… Я жизнь свою готов отдать, лишь бы узнать имя этого негодяя…
Марильяк остановился, но поскольку Пардальян в ответ не сказал ни слова, граф продолжал:
— Но я не уверен, может, мои подозрения безосновательны. А вы как думаете?
— Может быть… Итак, королевский лекарь ушел…
— Да, и мы все тоже вышли, только король Генрих остался с матерью. Целых три часа мы ожидали в соседней комнате. Уже наступил рассвет, погасили светильники, и тут в зал, где мы ожидали в тягостном молчании, вышел король Генрих. Что сказала ему мать? Что доверила сыну перед смертью королева Наваррская? Кто знает… Но перед тем, как Генрих покинул королеву, меня посетило странное видение… Мне показалось, что я слышал, несмотря на плотно закрытую дверь, слабый голос умирающей… Не все, а лишь обрывки фраз… «Меня убили, — говорила она, — но я приказываю вам молчать. Сделайте вид, что поверили в мою болезнь. Иначе вы погибли… берегитесь, сын мой, берегитесь!» Не знаю, очевидно, эти слова были плодом воображения моего разгоряченного мозга. Итак, Генрих появился в зале и знаком пригласил нас войти к королеве.
Марильяк с трудом подавил рыдание, слезы блеснули у него на глазах, скатились по щекам, но он не стал вытирать их.
— Мы вошли, — продолжал граф, — и я увидел ее, благородную королеву, чья смелость поражала даже старых солдат, женщину, отказавшуюся от спокойной жизни во дворце ради военных невзгод, продавшую все драгоценности, чтобы заплатить солдатам Генриха… когда я увидел ту, что спасла мне жизнь, дала имя и положение, когда я увидел ее на смертном одре, мне показалось, что я умираю сам. Я словно застыл, без сил, без единой мысли… Королева обратилась к принцу Конде: «Не плачьте, дитя мое… Может, я счастливее вас…» Мы окружили ложе, стараясь сдерживать рыдания. Королева обвела угасающим взором своих соратников и сказала (я помню ее последние слова, шевалье):
