Анри Ренье - Шалость
Очаровательное личико Анны-Клод становилось в это время каким-то чужим и далеким. Ее окружала и поглощала всецело атмосфера глубокой задумчивости. Она, казалось, ничего не видела, не слышала, вся отдаваясь одной мысли, которая силой привлекала ее к себе и погружала ее сознание в какие-то глубины духа. В такие минуты Анна-Клод казалась пребывающей в какой-то потусторонней стране, где она посещала свое прошлое, если только не пыталась проникнуть взором в то, что ей суждено еще пережить. Она производила тогда впечатление отсутствующей, затерявшейся в каких-то странствиях души. Иногда она возвращалась из этих блужданий словно разбитая странной усталостью. Несколько раз было так, что она приносила с собой необъяснимое оживление. Но всегда в ее состоянии чувствовалась какая-то тайна. Щеки ее покрывались краской, глаза сверкали, губы жадно глотали воздух. Нечто от огня растекалось по чертам ее лица, принимало пламенное выражение отваги, желания, порыва, захватывая этим чувством и все ее тело. Повинуясь внезапной потребности движения, она вскакивала, как бы от толчка или развернувшейся пружины. Руки ее дослали движение, словно она хотела схватить или сжать какую-то вещь, которая легко могла разлететься на куски в ее пальцах. Г-н де Вердло испытывал тогда при виде ее смутное и странное беспокойство, которое, впрочем, длилось недолго. Проходила минута, и Анна-Клод овладевала собой. Иногда, и довольно часто, она приближалась к окну, словно для того чтобы посмотреть, не приехал ли кто-то, кого она так страстно ожидает и чье прибытие несколько запоздало. Но ее взгляду являлся только одинокий со всеми своими боскетами и цветниками сад, в конце которого, на жасминной площадке в дырявом от пуль шерстяном плаще и криво надетой треуголке возвышалось посаженное на кол чучело-мишень. Задумчивость, которой до самозабвения предавалась девица де Фреваль, имела место не только в присутствии г-на де Вердло. Иногда, возвратясь из верховой поездки в сопровождении Аркенена, она направлялась прямо в свою комнату, где и запиралась на ключ, не открывая даже Гоготте Бишлон, пришедшей помочь ей переодеться. Особенно часто бывало это, когда после подъема на Большой Холм ей приходилось выдерживать борьбу с капризами своей лошади. В такие дни она появлялась только на минуту, к обеду, и тотчас же после его окончания просила у г-на де Вердло разрешения возвратиться к себе. Там она отказывалась даже от услуг Гоготты, которую это немало огорчало, так как час укладывания спать был как раз тем временем, когда м-ль Бишлон всего охотнее посвящала свою молодую госпожу во все свои любовные дела с г-ном Аркененом. Дела эти складывались не очень удачно. Гоготте не удавалось добиться от Аркенена правды о результатах его поездки в Шазардери. Кончила его жена свое земное существование или она еще живет на белом свете как ни в чем не бывало? Аркенен утверждал, что ему ничего не удалось окончательно выяснить, и Гоготта осыпала упреками мужчин, лгунов по своей природе, единственное удовольствие которых состоит в том, чтобы доводить женщин до бешенства, и которые придают себе слишком высокую цену, потому что думают, что без них совершенно нельзя обойтись! В этом пункте своих рассуждений Маргарита Бишлон теряла всякое самообладание и кончала тем, что говорила об отношениях между двумя полами с такой последней грубостью, что, если бы Анна-Клод, прибыв в Эспиньоль, была еще не осведомлена о способах, какими мужчины и женщины выражают по отношению друг к другу свое желание, она могла бы составить себе об этом ясное представление именно в эту минуту, благодаря речам м-ль Гоготты, которая, в самом деле, пускалась в самые точные подробности, подвергая насмешкам те удовольствия, которые получаешь обоюдно и вдвоем, утверждая, что она ни в чем еще не уступила и не уступит Аркенену, прежде чем он не заключит с ней прочного и законного брачного союза. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы им доверяться. У них совершенно отсутствует уважение к девической невинности, и все они не что иное, как развратники, воры и бандиты.
Обычно Анна-Клод пропускала мимо ушей всю эту брань, но иногда, однако, она настораживалась, в то время как Гоготта причесывала ее на ночь или оказывала ей какие-нибудь мелкие услуги. А чаще всего она отсылала ее к себе и сама кончала свой ночной туалет. И бывало иногда, что, сбросив с себя все одежды, девица де Фреваль оставалась совершенно обнаженной. Тогда она приближалась к зеркалу, ласкала свои плечи, взвешивала на ладони свои юные груди и пробовала на ощупь их нежность и упругость. Так оставалась она с минуту, погруженная в созерцание, потом внезапно краснела с головы до ног, как если бы вспыхнувшее тайное пламя сжигало ее тело одновременно и зноем и стыдом, а сердце разрывалось, пронзенное кинжалом, который в задвинутом ящике ее туалетного столика, в шагреневых ножнах, спал острым сном своего лезвия, более отточенного, чем соблазнительное жало ветхозаветного змея.
V
Маркиза де Морамбер барону де Вердло.
Я уже очень давно не писала Вам, дорогой брат, и не думаю, что г-н де Морамбер брался за перо, чтобы это сделать. Где бы он мог найти время? Г-н де Морамбер — самый занятый человек в Париже. У него нет ни одной свободной минуты. Не думайте, однако, что занятия все время удерживают его дома. Не воображайте его, прошу Вас, Сидящим за столом или перед камином в колпаке и домашнем халате в обществе своих очков и чернильницы, в то время как он наводит справки в каком-либо ученом труде или предается глубокомысленным размышлениям, с локтем, положенным на ручку кресла, и пальцем, прижатым к виску. Умоляю Вас, не воображайте его погруженным в какие-либо проблемы высшей политики или государственных финансов, толкующим дипломатические ноты и подводящим цифровые итоги. Г-н де Морамбер уже не тот человек, которого Вы знали. Вы его не увидите больше в домашнем халате. Эта одежда для него уже недостаточно хороша. Портной не успевает шить для него камзолы, которые ему никогда не кажутся достаточно пышными. Парикмахеру не удается угодить ему самыми великолепными париками. Сапожник не в состоянии приготовить для него достаточно изящные и тонкие башмаки. Г-н де Морамбер очень много советуется с зеркалом, долго созерцает там свое отражение, прыскает на себя духами, чрезвычайно заботится о своем туалете. Окончив эти приготовления, он спрашивает свою карету и уезжает. И куда, думаете Вы, дорогой брат, отправляется маркиз де Морамбер? Вы полагаете, должно быть, что он едет на какое-нибудь ученое собрание экономистов и знатоков бюджета, на аудиенцию у министра или государственного контролера? Ничего подобного. Г-н де Морамбер отправляется в город в поисках удовольствий. Он находит их в театре, на месте гуляний, в игорном доме и еще бог знает где! Для негр не существует ни слишком расточительного, ни слишком неприличного общества. Г-н де Морамбер — фат. Г-н де Морамбер — петиметр. Г-н де Морамбер — игрок, гуляка и развратник. Душа г-на де Шомюзи вошла в его тело.
