Виктория Холт - Светоч любви
— Но я хочу видеть ее немедленно.
— Ее нельзя посетить в это время суток. Она тяжело больна. Она может не узнать вас. Дайте и себе время привыкнуть к этому горю.
Он выглядел очень мудрым в той самой малиновой домашней куртке и на голове его была все та же вельветовая кепка. Он сидел, я смотрела на него и чувствовала от этого некоторое облегчение.
— Слишком много всего сразу, — неожиданно произнесла я. — Это… и Джолифф.
— Что Джолифф? — быстро осведомился он. Я знала, что должна рассказать ему всю правду. И сделала это. Он молчал.
— А вы знали, что он был уже женат? — спросила я.
— Если бы я знал, то поставил бы вас в известность. Но сам факт меня не удивляет. Что вы собираетесь делать?
— Я не знаю. Мне хотелось посоветоваться с мамой.
— Ни в коем случае. Ей об этом знать не надо. Она так спокойна за вас, считая, что вы хорошо устроены.
— Да, вы правы. Ей не надо этого знать.
— Вам предстоит решить, чем вы будете заниматься.
— Я знаю.
— Конечно, вы можете остаться здесь и возобновить работу со мной в прежнем качестве. Это может быть решением проблемы.
Впервые с того момента, как жена Джолиффа открыла мне правду, я почувствовала облегчение.
Мистер Сильвестер Мильнер поехал в больницу вместе со мной. Он ожидал в экипаже, пока я навещала маму.
Когда меня провели в комнату, где лежала мама, я с трудом ее узнала, так она ослабла и исхудала. Сидеть она уже не могла, ей было трудно двигаться. Но она узнала меня, и в глазах ее отразилась искренняя радость. Я присела на краешек кровати, мне было невыносимо больно смотреть на нее. Я взяла ее руку и приложила к своей щеке.
Ее губы прошептали: «Джейн…»
— Я здесь, любимая.
Губы ее шевелились, но голос был так слаб, что ничего нельзя было разобрать. Я наклонилась ниже…
— Будь счастлива, Дженни. Я… хорошо, что так все сложилось. Хорошо, что у тебя есть Джолифф…
Она больше не могла говорить. Я сидела около нее, ее рука лежала в моей.
Видимо, я просидела не менее часа, прежде чем появилась сестра и сказала, что мне пора уходить.
Обратно мистер Сильвестер Мильнер и я ехали молча до самой усадьбы.
Она умерла еще до конца недели. И получилось, что меньше чем за две недели я получила от судьбы два страшных удара. Второе несчастье отвлекло мои мысли от первого. Совсем недавно я просто не поверила бы, что и то, и другое возможно.
Я приехала к маме посоветоваться, что делать, и вот ее уже нет. Принять это мне было гораздо труднее, чем тот факт, что я больше не жена Джолиффа.
Где-то в глубине сердца с того момента, как я узнала, что он забирал статуэтку Куан Цинь, я была готова к любым неожиданностям с его стороны. Конечно, я понимала, что было нечто противоестественное в обстоятельствах нашей ночной встречи и скоропалительной женитьбы. Но все это поддавалось объяснениям. А то, что моей мамы, которая была рядом со мной всю мою жизнь, больше нет, что по каким-то причинам она умерла, я принять не могла. И еще меня мучила мысль, что она тихо умирала именно тогда, когда я беззаботно развлекалась в Париже. Это ранило мое сердце.
Мистер Сильвестер был для меня настоящей опорой. Он организовал похороны мамы на маленьком кладбище при местной церкви. Присутствовали все домочадцы, а мистер Сильвестер проводил меня до самой могилы.
Миссис Коуч зашторила все окна, когда мама скончалась. Она сказала, что таков обычай, связанный с тем, что в дом вошла смерть. Когда мы возвратились с похорон, она поставила на стол бутерброды с ветчиной, и объяснила, что так полагается, чтобы почтить память усопшей. Затем она отдернула занавески и шторы, тоже в положенный момент.
Она прошептала мне, что знает все обычаи слишком хорошо, — у ее матери было четырнадцать детей, восемь из которых умерли.
Я сидела вместе со всеми в людской, и миссис Коуч и мистер Джефферс поведали друг другу подробности тех похорон, на которых они когда-либо присутствовали. Были занятные истории.
Я ушла в свою комнату, но через короткое время кто-то постучал в мою дверь. Это был Сильвестер Мильнер.
У него в руке был конверт.
— Ваша мама оставила это для вас. Она просила передать его вам в день ее похорон.
Его добрые глаза мягко улыбались.
— Сегодня вы опустились до самой глубокой точки страданий, — продолжил он. — Теперь вы будете постепенно подниматься. Такие трагедии неизбежны в бизнесе, называемом жизнью, но запомните следующее: страдания укрепляют характер. Нет на земле ничего такого, что было бы только плохим, как и абсолютно хорошим.
Когда он вышел, я открыла конверт — и почерк мамы, который я не спутала бы ни с чьим другим, встал перед моими глазами, на которые навернулись слезы.
«Моя любимая Дженни, — писала мама. — Я очень больна. Я болею уже давно. Эта болезнь — проклятье моей семьи. Мой отец умер от нее примерно в моем нынешнем возрасте. Я долго не хотела тебя огорчать, потому что знаю, как тебе будет больно, дорогая моя.
Мы всегда были так близки друг другу, ведь правда, особенно после гибели папы? Я скрывала от тебя правду. Иногда я кашляла, и на моей подушке были следы крови. Я очень боялась, что ты ненароком можешь заметить их, войдя неожиданно в мою комнату. Я не хотела, чтобы ты знала о несчастье, и мне удалось скрыть его. Я всегда так переживала за тебя. Ты была единственной целью моей жизни. И нам очень везло. Это твой отец продолжал заботиться о нас. Замечательный и добрый мистер Сильвестер Мильнер был словно сказочный крестный отец. Сначала он дал мне хорошее место (ты не станешь возражать, что и я старалась), потом он позволил, чтобы и ты жила со мной (если бы он не разрешил, то и мне пришлось бы уйти), а миссис Коуч и все другие — они стали для нас настоящей семьей. Словом, все складывалось хорошо. А затем он предложил тебе работать с ним.
Я была рада этому, но все же это было не совсем то, чего мне бы хотелось. Мне хотелось, чтобы ты устроила свою жизнь, чтобы ты была счастлива так, как я когда-то с твоим отцом, и когда появился Джолифф и влюбился в тебя с первого взгляда, а ты в него, я очень обрадовалась. Теперь у тебя есть муж, который будет заботиться о тебе так же, как обо мне заботился твой отец. Когда я приезжала к тебе с визитом, я посетила специалиста, и он констатировал, что мне долго не протянуть. Я сказала себе:
« Боже, позволь мне, всегда верной тебе, с миром отойти «. Я знала, что могу умереть спокойной. Ты и Джолифф так любите друг друга. Он будет с тобой, будет заботиться о тебе, и будет то, о чем не уставал повторять отец. Он говорил это всегда так, как будто был уверен, что ему суждено уйти первому. Это было как у Шекспира, примерно, вот такие слова:
« Никакой долгой скорби обо мне, когда я буду мертв…»А дальше так:
