Джон Окас - Исповедь куртизанки
– Да, – с уверенностью ответила я. – Мы, женщины, умнее, потому что мы ближе к природе, чем мужчины. Мы нежны. Мы благородны. Послушай свое сердце. Или спроси у дружка в твоих штанах. Он подтвердит мою правоту.
– А как же преступления, агрессия, насилие? – поинтересовался Ришелье. – У убийц и насильников тоже есть матери.
– Преступления и насилие порождает социальное неравенство, – ответила я. – Это последствия дурного окружения и нездоровой обстановки в доме, и это вина мужчин. Если же душа стремится к своему естественному состоянию, она добра.
Ришелье снисходительно улыбнулся, а Луи разволновался еще сильнее:
– Не люблю я всю эту натуральную философию, которая освобождает человека от греха Евы и позволяет возлагать всю вину за его проступки на общество. Общество – не преступник, но сила, которая держит этих преступников в узде. Если думать иначе, мы придем к гражданскому неповиновению. Не знаю уж, кто наделил мужчину этой властью – природа или Бог, – продолжал он, – но он способен возвеличивать объект своих воздыханий. Когда джентльмен спит с горничной, его внимание облагораживает ее. Дама же деградирует до уровня слуги, которого тащит к себе в постель. Женщина должна гордиться мужчиной, смотреть на него снизу вверх, а не сверху вниз, только тогда она может отдать ему себя. Признайся мне, дорогая. Неужели в твоей мягкой женской груди не живет инстинкт, который отвращает тебя от подобных поступков?
Напротив, я не имела ничего против таких развлечений. Я скучала по Лорану, моей милой игрушке. И по Ноэлю. Когда я думала о нем, к угрызениям совести примешивался сладостный трепет. Неужели я настолько неженственна? Но я была достаточно женственна, чтобы не упоминать о своем стремлении к власти.
– Твои слова могут иметь смысл, Ля Франс, – ответила я. – Но это неправильно!
В моем голосе прозвучало неприкрытое раздражение, и это еще больше распалило короля.
– Это правильно, так как такова воля Божья, – сказал он. – Мужчины и женщины неодинаковы. Господь повелел мужчине вести, а женщине – следовать за ним.
Такая самонадеянность вывела меня из себя. Я готова была шипеть и плеваться ядом.
Герцог, который стал невольным свидетелем этой перебранки, смущенно сказал:
– Надеюсь, это конец дискуссии.
– Или ее начало! – отрезала я. – Теперь я вижу, что мало просто бороться с мужчинами за равноправие. Вы понимаете только два слова – господство и подчинение. Женщины, дай они волю своей силе, могли бы подчинить себе весь мир. Почему только мужчины могут диктовать свои правила? Мир, без сомнения, был бы намного лучше, если бы им управляли женщины, а мужчины были их рабами. Вам бы это понравилось.
– Женщины управляли миром? – расхохотался король. – Да он бы лежал в руинах! Женщины – маленькие твари, алчные и неразумные твари.
– То есть, по-твоему, я тварь?
– Особенно ты! – ответил Луи.
– Ах ты, высокомерная скотина, Ля Франс! – Я попыталась стукнуть его, но он перехватил мое запястье, притянул меня к себе и поцеловал.
Мы с Луи обожали такие ссоры. Стоит разжечь одну страсть, и все остальные ждать не приходится. Ришелье понял, куда клонится наша игра, и откланялся.
Когда мы остались одни, я сказала:
– А сейчас я докажу тебе эволюционное превосходство моего пола.
Я подняла платье и села своей гладкой белой безволосой попкой над его лицом.
Он рассмеялся моей дерзости и начал ласкать доказательство, которое я ему представила.
Тоже смеясь, я шлепнула его по руке.
– Не уверена, что хочу мужчину, который считает меня маленькой тварью и который к тому же выше меня по положению, – сказала я тоном невоспитанной шлюхи. – Хочешь мое сокровище? Тогда сначала поцелуй меня сюда, – и я раздвинула ягодицы.
– Да как ты смеешь! – засмеялся он. – Приказы здесь отдаю я! На колени перед монархом и клянись в верности!
Я нагнулась еще ниже и начала играть с собою пальчиками.
– А ну, Ля Франс, засунь туда свой толстый королевский язык, – сказала я.
Король умолк и опустился на колени позади меня.
В последний день августа я вернулась в Париж. Я не стала объяснять Луи причины своего отъезда, а он не стал спрашивать. Не сомневаюсь, что он и так все знал.
Я встретилась с женихом. Граф Гийом был жирным, уродливым и глупым – один из тех немногих мужчин, которые вызывали во мне абсолютное отторжение. Как бы то ни было, он был нужен мне не меньше, чем я ему. Я не осмелилась жаловаться.
Отвращение, которое я питала к Гийому, искупала любовь к моей новой золовке Клер-Франсуазе дю Барри. Шон, как ее называли, была невысокой и не слишком привлекательной, но во всех отношениях выдающейся. Она была искренна и удивительно умна. У нее было то же саркастическое чувство юмора, что и у Жана, но уравновешенное тактом. Мы поговорили всего час, но казалось, что знакомы вечность. Было такое ощущение, словно я обрела давно утерянную сестру. 1 сентября 1678 года на тайной церемонии я стала законной графиней дю Барри. Теперь меня нельзя было назвать самозванкой. Наутро после свадьбы я вернулась в Фонтенбло в компании Шон. Благодаря своему интеллекту и остроумию она быстро заслужила расположение Луи.
В обществе Шон моя жизнь в Фонтенбло стала гораздо приятнее. Мы играли в карты и рассказывали друг другу случаи из своей жизни. Я с сожалением узнала, что ей никогда не везло с мужчинами. По правде говоря, Шон была некрасива, но недостаток внешней привлекательности с лихвой компенсировали острый ум и богатое воображение.
– Проблема в том, – сказала она, – что в присутствии мужчин я теряюсь, моя обычная живость пропадает. Я пугаюсь, начинаю стесняться и кажусь скучной.
Граф Эммануэль приехал из Версаля обсудить со мной нашу стратегию. Я пригласила Шон пообедать с нами. Герцог, возможно, был несколько разочарован, что мы не будем вдвоем, но виду не показал. Услышав, что Шон родилась в Тулузе, он начал расспрашивать ее о своих знакомых там. Я заметила, что Шон была сама не своя. Она путалась и с трудом подбирала слова. Когда после нескольких неуклюжих попыток поддержать беседу Шон откланялась, я поняла, что она влюбилась в герцога.
Обед продолжался, и я спросила моего визави, действительно ли он был серьезен, когда клялся быть моим верным слугой. Он сказал, что готов выполнить любую мою просьбу.
– Способны ли вы обслужить двух женщин за час?
– Думая о вас, я могу справиться и с пятью.
– Моя золовка сильно мне помогла. Я бы хотела отблагодарить ее. Я прошу вас задержаться в Фонтенбло на неделю и помочь ей компенсировать все те годы, что она жила без любви.
Герцог был истинным рыцарем.
