Серж Голон - Триумф Анжелики
Батюшка прав, когда говорит, что дворяне-реформаторы еще более глупы и невежественны, чем католики.
– Если ты находишь его таким глупым и малопривлекательным, то зачем же ты…
Северина снова принялась энергично подметать, затем бросила веник и, подбежав к Анжелике, спрятала лицо на ее груди.
– О, госпожа Анжелика, это из-за вас…
– Не говори так! Твои родители обвиняют меня в самом плохом, в том, что я плохо на тебя повлияла, что я тебя надоумила… в чем только не обвиняют…
– Вы сама, ваш образ меня вдохновил. Вы открыли мне, что любовь – это великая тайна. Я-то думала о свадьбе, приданом, блестящей партии. И однажды я поняла, что в любви нет никакой логики. Что настоящая любовь подобна молнии, что мы имеем на нее полное право, но теряем ее из-за того, что не узнаем, из-за того, что не склоняемся перед ней, оттого, что не понимаем, что это милость божья… Я не знаю, как объяснить… Слова так ничтожны… Нужно бы говорить часами о таких вещах, которые недоступны человеческому глазу.
Это правда, я находила его глупым, некрасивым, неприспособленным к жизни. И, однако, как вам объяснить, почему это произошло? Это было в прошлом году. Тот же английский корабль, что стоял в нашем порту недавно готовился поднять паруса и увезти ваших подруг в Новую Англию. Они зашли к нам, чтобы попрощаться.
Меня охватило предчувствие, возникла уверенность, что он тоже хочет уехать, несмотря на все мои усилия, приложенные, чтобы привезти его в Голдсборо. Он собирался нас покинуть, и я никогда бы с ним не встретилась. Я тайком выбежала из дома и побежала на площадь. Я увидела его в толпе, и, как я и предполагала, он нес свой багаж, сумку к трапу корабля.
С этого момента началось нечто, что я вам не берусь объяснить. Мы словно бы очутились в облаке. Как только я подошла к нему, и взгляды наши встретились, он бросил сумку и взял меня за руку. Мы пошли, ни слова не говоря, прочь из города, и углубились в дикий лес. Что за сила владела нами! Что за страсть! Он ничего не знал. А я тем более. Это было в первый раз. Мы впервые любили, ничего не зная об этом. Что за чудные ощущения, несмотря на боль! Небеса разверзлись! В своем порыве он преобразился. Моя покорность поразила его… и меня. О!.. Я уверена, что Адам и Ева в земном раю, впервые узнав друг друга не были более счастливы. Вы правы, госпожа Анжелика, экстаз стоит всех бед, всех жертв…
Нет, не браните меня. Вы заботитесь обо мне, потому что я и для вас немножко дочка, но я знаю, что вы одобряете, когда кто-то следует своему пути. Тот, кто бережет сверх меры себя, не заслуживает внимания. Что до упреков, которыми меня осыпают мои родители… И Северина, рассмеявшись, встряхнула головой, разметав по плечам свои чудные черные волосы.
– Нет! Нет! Дорогая госпожа Анжелика, это не только ваши слова или строчки из письма, которое вы мне читали. Я говорю вам: это ваш пример! Это ваш образ! Это то, как вы живете с вашим супругом, который доказал мне, что любовь существует. И также – это то, что существует между отцом и Абигаэль. Их не за что осуждать… И я сказала об этом отцу. Он разгневался из-за этих слов. Нужно было защищаться, и я нашла веский аргумент…
То плача, то смеясь, она загрустила, склонив голову.
– Я потеряла моего ребенка, – прошептала она с горечью.
Сдержав рыдание, она овладела собой. Она видела, как с ее кровью исчез плод ее надежды, ожидания новой радостной жизни, связанной с рождением ребенка.
– Да, я знаю, я понимаю…
Анжелика вспомнила свое подавленное состояние, когда с ней случилось подобное. Она чуть не выцарапала глаза вельможе, который сопровождал ее в качестве пленницы до Парижа, когда перевернулась карета, и она поняла, что теряет «милое обещание» будущего счастья. В этот момент не существовало судьбы, будущего и настоящего, не существовало Жоффрея и Колена. Было лишь ощущение потери ребенка. Таковы женщины!
– Ну почему вас не было рядом, госпожа Анжелика! Никто не понимал меня. Они думали только об одном: как бы не узнали соседи.
Анжелика постаралась объяснить, до какой степени испытание, выпавшее на долю их семьи, изменило бы судьбу Бернов.
– Они должны были бы отвечать на унизительные вопросы, сносить насмешки, критику и несправедливые упреки друзей, защищать свою дочь, требовать для новорожденного ребенка нормальной жизни. И они сделали бы это. Но кто знает, не вынудило ли бы это их к добровольному отказу от общения, к затворничеству? Ибо здесь лелеют порицание с таким удовольствием. Может быть вам бы пришлось покинуть Голдсборо. А Лорье? А Мартьяль? Таков уж наш мир. Тебе не следует на них сердиться.
– Но я сержусь на них, и никогда им этого не прощу.
– Не будь так категорична, маленькая безумная девчонка! Ты стала женщиной, и ты больше не та малышка, что думала, что вся жизнь и окружающие люди созданы только для тебя. Ты лелеешь свою любовь! Прекрасно! Приготовься встретить супруга, который должен приехать. Я напишу господину Молину в Нью-Йорк. Он встретился с моим братом Жоссленом после долгих лет разлуки. Меня удивит, если он не попытается «наложить руку» на Натанаэля. Так значит ты его имела в виду, когда сказала мне: «В моем сердце живет любовь, которая помогает мне выжить?»
– Да.
Анжелика рассказала, как Онорина, будучи сильно взволнована этими словами, приложив руку к сердцу, сказала то же самое в момент расставания в передней пансиона Маргариты Буржуа.
– Онорина! Милая сестренка! – произнесла Северина с меланхолической улыбкой. – Как она непредсказуема и забавна. Я бы дорого заплатила, чтобы узнать имя ее тайной любви. Мы не узнаем его никогда, без сомнения. Она всегда дорожила своими мыслями, слишком дорожила, чтобы доверять их непонятливым и неблагодарным взрослым.
Они снова принялись подметать. Анжелика спросила:
– Итак, никаких новостей?
– О нем? Никаких. Однако я не отчаиваюсь и с нетерпением жду. Я жду, что он вернется. Я ничего другого не жду. Он вернется. То, что мы испытали вместе, ему не сможет дать больше ни одна женщина. И он этого не забудет. А я тем более.
17
Габриэль Берн остановился на краю тропинки, чтобы всмотреться пристальным и суровым взглядом в группу молодых девушек и детей, которые прыскали от смеха при виде трех сыновей старика Мак Грегора и их отца, одетых в настоящее шотландское платье. Это были традиционные ритуальные костюмы, и хотя они смешили молодежь и вызывали любопытство взрослых, во всем этом не было ничего предосудительного.
Однако это возбудило в господине Берне раздражение и злость, которые еще больше усилились при виде Анжелики. Она была в нескольких шагах, и не было возможности избежать встречи. А это ему удавалось с успехом в течение нескольких дней.
