Ирина Мельникова - Фамильный оберег. Закат цвета фламинго
Звенели нашитые на чудные одежды колокольцы и бубенцы.
Ухали бубны.
– Тэ-э-ир! – ревели танцующие.
– Тэ-э-ир! – вторили им зрители.
Эхо подхватывало рев толпы, множило и рассыпало, словно ледяной град, по скалам.
Ритм все учащался. У Мирона нервно подергивалась щека. Зашлось от тревоги сердце. Но тут бубны внезапно смолкли. Танцоры в беспамятстве повалились на землю подле костра. А на поляну вырвались конные лучники и вихрем понеслись по кругу. Крепкие невысокие всадники сидели в седлах как влитые, управляя конями только ногами. Когда-то старый конюх Аким рассказывал Мирону, что русских дружинников с малого возраста заставляли часами держать между коленями тяжелые камни, покрытые кожей быка. Это укрепляло ноги. А пошла эта наука от половцев, но, видно, кыргызы в ней тоже преуспели!
Тут воины все, как один, вскинули луки, потянули тетиву к уху. Стрелы полетели вперед с немыслимой быстротой: одна догоняла другую. Цель – желтый квадрат на воловьей шкуре – мигом ощетинилась доброй сотней стрел, а новые продолжали падать дождем, расщепляя древка долетевших раньше в лучину. При этом они жутко стонали и ныли в полете, отчего дрожь пробирала до костей, а волосы становились дыбом. Так воют стылой ночью голодные волчьи стаи, так голосят женщины по погибшим воинам…
А всадники, будто не зная усталости, показывали чудеса ловкости во владении луком: стреляли по цели и справа, и слева от шеи коня, назад с полуоборота и вскочив коленями на седло. Но стрелы неизбежно попадали в желтый квадрат.
Правда, одна из них взрыхлила песок у него под ногами. Мирон понял: умышленно. Очень уж выразительно покосился на гостей Эпчей-бег. Дескать, все в моей воле. Махну рукой, и ничего от новых друзей не останется. Но в этот раз не махнул. Состязания продолжались.
Козьма Демьяныч поднял стрелу и передал Мирону.
– Гляньте, – прошептал он, – самая убойная. Со смещенными лопастями. В полете вращается и непременно попадает в цель. Так что не промазала узкоглазая рать. Припугнули на всякий случай.
Мирон внимательно осмотрел стрелу. Хвостовая часть ее из орлиных перьев и украшена двумя яркими полосками красного и синего цвета. Железный, в три лопасти наконечник прикреплен к древку обмотками из тонких жильных ниток. Под ним – костяной свистунок с дырочками. Нехитрая штука, но жутким воем страху нагнала будь здоров!
– Орлиное перо у здешних народов пуще золота ценится, потому как не намокает, – снова пояснил Сытов. – Кыргызскую стрелу с мунгальскими да калмацками не спутаешь. Те чуть более аршина, а кыргызские на ладонь длиннее. Да и луки у кыргызов сильнее…
Голова не закончил объяснение. Другое зрелище привлекло их внимание. На смену лучникам выехали на поляну те самые всадники с тяжелыми копьями и мечами и выстроились в две длинные, друг против друга, и плотные, стремя в стремя, шеренги.
– Непременно копейный бой покажут, – покачал головой Сытов. – В этом кыргызы великие мастаки!
И впрямь конники начали разгон, пустив лошадей шагом, затем перешли на рысь и только за несколько десятков саженей бросили их в галоп. Низкий, протяжный рев сопровождал этот бросок. Словно огромный барс исторг рык – низкий, угрожающий, который растекся над степью, приводя в трепет все живое. Нет, не один барс, сотни барсов зарычали раскатисто. И вмиг притихла степь, как перед грозой, перед страшной бурей…
– Что это? – почему-то шепотом спросил Мирон.
– То оне горлом ревут, – совершенно спокойно ответил голова, – чтоб врага застращать. Когда лавой идут – жуть продирает, так вопят.
Но Мирон уже во все глаза смотрел, как атакуют друг друга копейщики. Одни – держа копье под мышкой, вытянув ноги и уперев их в стремена, другие, ухватив древко двумя руками и подняв его на уровень подбородка. В этом случае узда крепилась к поясу или к передней луке седла.
«У-э-э-эх! Э-эх!» – тяжело вздохнула и выдохнула степь. Это конники Эпчей-бега сошлись в ближнем бою. Пыль поднялась до небес, и в этом мутном месиве люди и кони сбились в один огромный живой клубок – воющий, рычащий, визжащий и улюлюкающий. Летели из-под копыт камни и клочья дерна, трещали то ли кости, то ли копья, хрипели кони и люди, звенели мечи и лязгали сабли…
– Кыргызы исстари на коне, с мечом да луком. Мы привыкли побеждать верхом, – приговаривал Эпчей с гордостью, наблюдая за схваткой своих воинов.
Воевода качал головой да поглядывал на Мирона: дескать, видал, на что способна дикая сила? У Мирона же захватывало дух от увиденного.
Затем пришел черед конных скачек, потом сошлись борцы, которые принялись кидать друг друга на траву и бросать на дальность тяжелые камни.
Воевода хмыкал озадаченно, хмыкал, затем взял да и махнул сотнику:
– А ну, Петро, покажь выучку!
Казаки тоже скакали на лошадях и, бросив шапки вверх, попадали в них из самопалов и кремневых пистолетов. А затем пришел черед луков. И здесь казаки ни в чем не уступили хозяевам, а в меткости даже превзошли кыргызов. Поставив посреди поляны шест, они промчались мимо него во всю прыть, выпустили по несколько стрел, и ни одна не прошла мимо цели, хотя шест был в два пальца толщиной да вдобавок раскачивался из стороны в сторону от ветра.
Теперь уже кыргызы охали и вопили от восторга. Даже танцоры, как пояснил Сытов, то были жрецы-язычники, по местному – камы, пришли в себя и пробились в первые ряды зрителей.
А еще гости показали хозяевам чудеса верховой езды. Особенно старались два черноволосых и горбоносых казака-черкаса. Они не только метко стреляли в цель при скачке на полном карьере, но, нагнувшись с седла к земле, чертили по ней рукой или мохнатой шапкой.
Промчали по кругу раз, другой… И тут черкасы приоткрыли чуток казачью хитрость – «отвагу», которую Мирону довелось видеть в приазовских степях. Неповторимое, восхитительное зрелище. Нырок вправо, и всадник мигом зацепился ногами за стремена, связанные под животом лошади. Голова его болталась возле задних копыт, а закинутые руки почти касались земли. Обычная боевая уловка, чтобы подстегнуть неприятеля поймать коня и обыскать убитого. А «мертвец» в это время удачно стрелял из-под живота или вдоль лошади, или, вскочив неожиданно в седло, не менее ловко орудовал саблей или короткой пикой…
В Краснокаменск возвращались, когда зарево заката уже запылало над дальними горами. Глухо шумела тайга. Ветер гулял по вершинам деревьев. Усердствовала желна над полусгнившим пнем; кедровка сопровождала всадников, перепархивая поодаль с ветки на ветку, – не птица, а божье наказание и для охотника, и для воина: не даст подкрасться незаметно, предупредит пронзительным криком. Кони фыркали, прядали ушами, шли неспокойно. Тайга была полна затаившейся жизни. И они чуяли ее.
