Наталья Павлищева - Трон любви
– Ну, пойдем, – кивнул Сулейман, которого просто забавлял разговор со славянином. В то, что это брат Хуррем, он не поверил.
Но тот, что назвался Адамом Лисовским, вел себя спокойно и с большим достоинством. Было видно, что он поражен богатством одежды собеседников, множеством драгоценностей, внутренним убранством дворца, осторожно разглядывал резьбу, которая была повсюду, присматривался к фонтанам, к коврам, изразцовой плитке, даже тихонько головой качал. Неодобрительно косился только на бесконечных стражей, каких-то неживых, надменных и покорных одновременно.
Они прошли до самых султанских покоев, где перед входом Адама заставили отдать висевший на поясе большой кинжал. Лисовский подчинился, не споря, прекрасно понимая, что в любом другом доме поступили бы так же.
Сулейман жестом пригласил необычного гостя войти, сам присел на один диван, ему так же жестом показал на второй. Кажется, он начал понимать, что именно так привлекло в Хуррем – вот эта доброжелательная независимость. Даже в таких условиях, когда жизнь ничего не стоила и могла оборваться в любую минуту, Лисовские были уверены в себе и независимы.
– Не боишься?
– А чего бояться? Дальше края не уйдешь, дольше смерти не проживешь. Где султан-то?
Никому другому никогда Сулейман не простил бы вот такого обращения, голова наглеца уже валялась бы в пыли, но вот с Лисовским разговаривал так же – спокойно и доброжелательно, выслушивал его грубоватые речи даже с каким-то странным удовольствием.
– Я султан.
Адам Лисовский с трудом сглотнул, недоверчиво глядя на собеседника. Он уже понял, что этот высокий человек важней того, с которым разговаривал первым… А ведь сказали, что тот Великий визирь…
Кто же его знает, кто у этих нехристей важней Великого визиря? Вдруг и правда султан? Так ведь про султана твердили, что к нему и не подойдешь, загодя с ног собьют, а этот вот разговаривает, как человек. Красивый, видный, только бледный, как полотно, видать, нездоров…
Сулейман спокойно и даже с некоторым весельем наблюдал, как рассматривает его брат Хуррем. Он уже понял, кто такой Адам Лисовский, по зеленым глазам понял.
Тот наконец опомнился, опустил голову, развел руками:
– Ты уж меня прости, непривычные мы с султанами разговаривать…
Сзади от двери рассмеялся, закрывая за собой ее снаружи, Великий визирь, Сулейман усмехнулся тоже:
– Не умеешь, ты прав. А если Хасеки не захочет, чтобы ее домой возвращали?
– А ты ее спроси. – Адам вздохнул. – Может, и не захочет… Только я должен попробовать.
– Молодец, что сестру нашел. Сейчас приведут Хасеки, спросим. Знаешь, что это имя означает? В гареме ее Хуррем зовут – Дарящей радость, смеющейся. А Хасеки Султан – это любимая женщина султана, то есть моя. Она одна, и я ее с тобой не отпущу.
Адам Лисовский сник, вздохнул:
– Повидать-то хоть можно?
– Сейчас придет. Не хочешь у меня на службе остаться?
– Я православный.
– У меня всякие служат, я менять веру не неволю. Хотя большинство принимает ислам. Ибрагим-паша тоже христианином был.
– Нет, я домой… Вот только повидаюсь с сестрой и домой. Там жена, дети… Там все свое.
– Как хочешь. А не боишься, что не отпущу, в тюрьму брошу? Или казнить прикажу?
– Сказал же: дольше смерти не проживешь, коли доля моя у тебя умереть, так для того сюда и шел. А нет, так никакие враги не осилят.
В двери постучали. Султан откликнулся:
– Войдите.
Вошел, как-то странно перебирая ножками, рослый черный человек, поклонился, произнес как-то странно, словно вопросительно растягивая слова:
– Повелитель… Хасеки Султан пришла…
– Пусть войдет, а сам иди, будешь нужен – позову.
Человек, пятясь задом, исчез за дверью, а в нее вошла закутанная в сто одежек или просто тканей женщина. Султан встал, сообразил подняться и Адам Лисовский, не так уж он был груб и невоспитан, просто терялся в богатых комнатах дворца.
Адам Лисовский прожил в Стамбуле еще два дня, Сулейман приказал, чтобы никто не знал, что это за человек, но и Хуррем для бесед тоже не приглашал. Обратно брат Насти возвращался нагруженным подарками сверх меры. Пришлось даже выделить охрану для сопровождения.
В беседе с Ибрагимом Сулейман смеялся:
– Я за Хасеки выкуп заплатил семье, теперь она моя по праву.
А Хуррем сказал:
– Если бы попыталась сбежать – вернул, если бы попросила отпустить – отпустил.
Хуррем вскинула на него глаза, полные ужаса:
– Отпустил?!
– Как удержать женщину, которая прочь рвется?
А у Хуррем в голове билось: не нужна!
– Ты брату сказала, что счастлива, чтобы успокоился?
– Правду сказала.
– Зачем же отправляла к нему человека с просьбой помочь сбежать?
– Не было такого. Мне бы и в голову не пришло.
Он смотрел в зеленые глаза и верил. Нет, не хотела бежать, не просила о помощи. Оставалось понять почему. А еще – кто отправил посланника в Рогатин.
Хуррем помотала головой:
– У меня в гареме врагов много…
– А если бы брат не к Ибрагим-паше пришел, не ко мне, а прямо тебе сумел весточку передать?
– Не побежала бы. Да и не поверила.
– Второе честней.
Снова качала головой:
– Нет, не стала бы бежать. Мой дом здесь. У человека дом там, где дом его детей.
– Только дети держат?
Хуррем вдруг лукаво сверкнула зелеными глазами:
– Еще один поэт, который стихи о любви красивые слагает…
Сулейман притворно сурово сдвинул брови:
– Кто таков, кто посмел?! Узнаю – велю казнить!
– Пощади его, о Великий султан, он очень хороший… Я его люблю…
– Любишь? Тогда пощажу. Пусть слагает свои стихи дальше.
Они весело смеялись, смех Хуррем, подобный звуку колокольчика, разносился по султанским покоям.
Кизляр-ага ворчал: эта Хуррем совсем с ума Повелителя свела, раньше все в его спальню водил, теперь до покоев вне гарема добралась. С иноземцами встречается и даже беседы ведет, конечно, в присутствии султана, но где это видано, чтобы женщина с иноземцами сама, без драгомана, разговаривала? В гареме разные невольницы, многие языки знали, но свой быстро забывали, стоило научиться турецкому.
Они свой забывали, а эта чужие зачем-то учит! Зачем женщине итальянский? Разве она будет драгоманом? Кизляр-ага вдруг хихикнул от пришедшей в голову мысли: если Повелителю Хуррем надоест и тот негодницу выгонит, женщина будет зарабатывать на жизнь как драгоман.
Но пока Повелитель выгонять Хасеки явно не собирался, напротив, все чаще она проводила время у султана не в спальне, а в рабочей комнате вне гарема. Эти покои, доступные только валиде, да и то не всегда, были запретными для остальных наложниц, туда и шех-заде Мустафа не так часто ходил. Пожалуй, только Ибрагим-паша и вот эта нахалка чувствовали себя в султанских покоях свободно.
