Хелен Хамфриз - Путешествие безумцев
– Это из «Джен Эйр», – ответила Энни.
– Какой такой «Джен Эйр»?
– Из книги, – ответила Энни. – «Джен Эйр» – это такая книга.
– Это нечестно, – вмешалась кухарка. – Ты же знаешь, она не умеет читать.
– Да, – сказала Тэсс. – Это нечестно с твоей стороны!
Энни снова поглядела на Тэсс. Что она могла сказать в свое оправдание? Правда заключалась в том, что у миссис Гилби ее все время обвиняли к запугивали, и единственным способом избежать этого было представлять себя кем-нибудь другим.
– Я больше не могу, – сказала Энни.
– Что это с тобой? – удивилась Тэсс.
– Ладно-ладно, – снова вмешалась кухарка. – Лучше пусть она будет леди, кажется, это ей больше подходит, со всеми ее книжками и прочим. Только давайте играть дальше.
Кухарка налила себе в чай немного виски – вольность, которую она позволяла себе только в отсутствие хозяев.
– Ну спасибо тебе, – сказала Тэсс, слезая со стола спиной вперед. – Какая же ты все-таки зануда!
Не ответив на реплику Тэсс, Энни без особой охоты заняла ее место. Тэсс вышла за дверь. Стука долго не было, и Энни с кухаркой устали ждать.
– Войдите! – крикнула кухарка. – Неужели проклятая девчонка удрала? – сказала кухарка, обращаясь к Энни.
– Войдите! – снова крикнула она, на этот раз громче.
Дверь резко распахнулась, и Тэсс, вся красная, влетела в комнату, и за ней следом вошел Уилкс.
– Чем это вы тут занимаетесь? – спросил удивленный Уилкс. – Что это она делает на столе?
– Она изображает леди, – хихикнула Тэсс.
– Не сказал бы, что она похожа на леди, – ответил Уилкс. – Осталось что-нибудь поесть, миссис? – спросил он кухарку.
– Да, Том, сейчас. – Вздохнув, кухарка медленно поднялась со стула.
Энни с облегчением слезла со стола. Уилкс разрушил их тихий мирок, словно камень, брошенный в заросший тиной омут, и каждая из них теперь поспешила укрыться в своем углу.
Энни глядела в окно их спальни. Тэсс с Уилксом были сейчас где-то там, в туманной темноте сада. Энни хотелось, чтобы Тэсс пошла с ней наверх вместо того, чтобы гулять с Уилксом. Хотя беседы с Тэсс чаще всего ее разочаровывали, но, какая-никакая, это всё-таки была компания. А этим вечером Энни особенно не хотелось оставаться одной. Эпизод в кухне поднял со дна ее души пережитое у миссис Гилби.
Когда Энни была еще ребенком, миссис Гилби всегда запирала на ключ кухонный чулан, в котором на своей раскладной койке спала Энни. Просто на всякий случай, чтобы маленькая служанка не бродила по дому без надзора. Не трогала без разрешения вещи. Не сломала что-нибудь ненароком. И тогда только маленькая полоска света, пробивавшаяся из-под двери чулана, как-то успокаивала Энни, внушала надежду, что ее не замуровали навеки. Единственным способом справиться со страхом было разговаривать в темноте вслух, воображая, что твой голос принадлежит другому человеку.
Вот и сегодня Тэсс была ей нужна, чтобы тепло разговора разогнало холод одинокого мрака. По садовой дорожке мелькнула тень. То была не Тэсс. По развевающемуся платью Энни безошибочно узнала Изабель, быстро, почти бегом направлявшуюся в свою стеклянную студию. Энни увидела, как за стеклами студии зажегся свет и она стала похожа на большой фонарь, который господь бог, прогуливаясь, случайно оставил посреди этого сада.
Эльдон осторожно шел по темной дорожке вслед за женой.
– Не уходи, – попросил он ее, хотя они были уже внутри стеклянного дома и им некуда было идти дальше.
Изабель зажгла керосиновую лампу, и ее свет пробежал по стеклянным стенам до самого дальнего конца помещения.
– Невыносимо это низкое притворство! – воскликнула она. – Светский разговор о коровьей чуме! Подумать только, какое неудобство – не есть мяса так часто, как хочется! – Она положила ладонь на крышку камеры, потом снова убрала ее. – Знаешь, я иногда начинаю презирать свой общественный класс…
– И тем не менее не отказываешься от соответствующих привилегий. – Эльдон отступил в полумрак и словно бы растворился в нем.
– Почему ты вышла за меня замуж? – вдруг спросил он из темноты.
Он хотел бы сформулировать этот вопрос как-нибудь по-другому, например: «Почему ты все время жалуешься на то, что составляет твою выгоду?» Или: «Почему ты все время стремишься показать, что ты могла бы быть другой, не тем, кто ты есть?» Но он спросил: «Почему ты вышла за меня?» Хотя, в конце концов, разве это, по сути, не один и тот же вопрос?
Изабель глядела в темноту, откуда донесся его голос. Свет керосиновой лампы не достигал его и останавливался у его ног, как лодка, натолкнувшаяся на мель.
«Потому что ты путался у меня под ногами», – хотелось ей сказать ему в ответ.
– Потому что люди моего круга требовали от меня слишком многого, а ты от меня ничего не требовал и не ждал, – ответила она вместо этого.
– И что же, сбылись твои расчеты? – спросил Эльдон. – Что, я действительно от тебя так мало хотел?
– Разве это не удачное взаимовыгодное соглашение, – возразила Изабель, – которое в конце концов нас обоих устраивало?
– Что ж, каждый из нас двоих занимался своим делом. Твой отец купил нам этот дом. И живем мы на его деньги. Вполне удачное соглашение, – Эльдон сделал ударение на последнем слове.
Полярная экспедиция требует долгих месяцев и даже лет нудной подготовки, прежде чем нога путешественника наконец ступит на арктический лед. Вот и их с Изабель брак похож на долгую подготовку, только вот к чему? Где то предназначение, которое влечет их к себе через плавучие льды северных морей и голый, безжизненный камень суши?
– А что, если бы наши дети выжили? – вдруг спросил он.
Изабель не могла даже думать об этом… Она давно уже запретила себе эти мысли, всецело сосредоточившись на фотографии. На том, что она способна создать. На том, что она в силах создать. Жизнь – удел случайности, а искусство целесообразно.
– Могла бы я полюбить тебя? – произнесла она вслух, потому что именно это он хотел спросить.
Сад за стеклами курятника – листва и плющ, стволы и ветви – светился лунным светом. Безжалостная неумолимость природы одновременно успокаивала и пугала Изабель. Что, если искусство вовсе не самая большая сила в мире, а только предлог, чтобы спрятаться, уйти от жизни? Что было бы, если бы ее дети действительно выжили? Стала бы она им любящей матерью?
– Не знаю, – ответила на собственный вопрос Изабель. – И мы не узнаем этого никогда.
Припекает солнце, и Изабель клонит в дремоту. Время от времени она роняет голову, как увядающий цветок, но тут же, встрепенувшись, вскидывает ее. Перед ней на солнце «жарится» очередная фотография. Если, заснув, пропустить нужный момент, она зажарится до черноты. Изабель поднимается и начинает ходить туда и обратно, нервно постукивая каблучками.
