Лора Бекитт - Дикая слива
Потом кивнул приближенным и поехал дальше.
— Кто это? — спросила Мэй Куна, когда всадники скрылись из виду.
— Князь Арвай со своей свитой.
Когда она услышала ответ мужа, у нее громко забилось сердце.
— Думаешь, он разгневался, увидев тебя здесь?
— Вряд ли. Сегодня у меня свободный день. Лошадей разрешил взять Дай-ан.
— Кун, давай уедем! — взмолилась Мэй. — У меня плохие предчувствия.
— Куда мы можем уехать, да и зачем? Здесь и служба, и дом, и друзья.
— Мне не понравился его взгляд.
Кун рассмеялся.
— Для меня ты самая прекрасная женщина на свете, но у князя полным-полно наложниц! Не могу представить, чтобы такой человек посягал на честь чужой жены!
Они поехали обратно. Хотя золотистый свет все также сочился сквозь лапы сосен, синий купол неба по-прежнему смыкался со стеной гор, ничто уже не казалось таким, как прежде.
Когда позднее они занимались любовью, Мэй впервые ничего не почувствовала, Перед глазами стояло лицо Арвая: хищные ноздри, жадные глаза, вытянутое в струну тело. Угроза была слишком реальной. Сам того не ведая, этот человек украл у нее ночь любви и мог, подобно демону, похитить ее душу.
Беда пришла через несколько дней, когда в их дом внезапно вошел незнакомый мужчина и протянул Куну письмо.
— Князь приказывает твоей супруге явиться в его покои не позднее полуночи.
Его лицо выглядело равнодушным, бесстрастным, к нему было бесполезно обращаться с вопросами.
Это сообщение вызвало в душе Куна бурю таких эмоций, о существовании которых он даже не подозревал. Он впал бы в гнев, даже если бы такой приказ исходит от самого императора!
При этом понимал, что не силах бороться, что может попытаться только сбежать.
— Мы уходим, Мэй! Вещи собирать некогда. Возьмем только деньги и самое необходимое.
Она кивнула. Мэй выглядела очень потерянной и… дивно красивой. Она поняла, что жизнь снова бесповоротно меняется, но ей было все равно. Рядом с Куном она была готова вынести все.
На небе тревожно мерцали звезды. Луна была похожа на выбеленную временем кость.
Окружающая темнота казалась непроницаемой, будто стена. То было время, когда свирепствуют злые духи и опасно выходить без фонаря, ибо только свет способен предохранить от влияния нечисти и заставить ее скрыться в убежище.
Когда Кун и Мэй подошли к воротам, их ждало разочарование.
— После второй стражи выход за пределы усадьбы без особого пропуска запрещен, — сообщил невозмутимый охранник.
— Я добуду пропуск! — сказал Кун и метнулся к дому Дай-ана.
Выслушав его сбивчивый рассказ, командир тяжело произнес:
— Садись. — А когда Кун сел, продолжил: — Такой уж он человек, наш князь. Все, что есть вокруг, должно быть отмечено его печатью. Когда я только-только взял в дом младшую наложницу Асян, князь позвал ее к себе.
— И вы… отправили ее к нему?!
— Что было делать? Рисковать головой? — горько усмехнувшись, Дай-ан посмотрел в глаза юноши и сказал: — Всего один раз, Кун, а дальше все пойдет как прежде: объясни это Мэй. Можешь провести эту ночь в моем доме. Выпьем вина, поговорим. Так скорее наступит рассвет.
Кун вскочил, едва не опрокинув табурет.
— Я буду пить вино, тогда как она… она…
— Успокойся. От этого не умирают. А вот несдержанность, непослушание и излишняя гордость могут обойтись слишком дорого.
— Вы не дадите мне пропуск? — прошептал Кун.
— Я не имею права подвергать опасности жизни своих близких. Будь благоразумен. Возвращайся домой. Успокой жену. Вы должны это пережить.
— Я никогда не смогу отдать Мэй чужому мужчине!
— Князь прикажет казнить тебя. И твоя женщина все равно достанется ему.
Кун, пошатываясь, вышел на улицу. Лунный свет наполнил ему сверкающее лезвие меча. Белый цвет — цвет безнадежности, смерти, разрушительной пустоты.
— Идем, Мэй, идем домой. Нас никуда не выпустят.
Девушка была похожа на изваяние. Она смотрела на мужа без слез и испуга.
— Я должна пойти к князю?!
— Нет, никогда, ни за что! — этот вопль, казалось, вырвался из сокровенных глубин его души.
В нем бушевала такая сила, что у него перехватило дыхание, и кровь забурлила в жилах. И все же пока он был вынужден бездействовать.
Кун и Мэй вернулись в дом, который отныне показался им чужим, и до рассвета сомкнули глаз. За ними никто не пришел.
Они сидели друг против друга, не зажигая света, — два бледных, тонких, как молодой месяц, профиля, — и молчали. Шпилька, косо торчавшая из прически Мэй, была похожа на нож.
Убить ее, чтоб не досталась другому, а после лишить жизни себя? Гордые люди поступали именно так: Кун слышал об этом от Юйтана Янчу. Самоубийство считалось признаком не малодушия, а мужества.
Тонкая рука, отводящая со лба прядь волос, изящный овал лица, чуть припухлые губы, очертания напоминавших тяжелые плоды грудей под тонким шелковым платьем, крутые бедра, обжигающие ладони, словно бока наполненной горячей влагой чаши. Kун знал, что Мэй примет все, что он решит, но он никогда не осмелился бы уничтожить такую красоту. И не мог убить себя, потом что тогда она бы осталась совсем одна, без надежды, без защиты.
Он первым нарушил молчание:
— Сейчас я мечтаю только о том, чтобы завтра никогда не настало.
— Почему?
— Потому что утром мне придется пойти к князю. Я обязан явиться на службу, а еще я должен показать ему, что не испугался. Это правда. На самом деле я боюсь только за тебя. Кто может тебя укрыть? Какой человек пойдет против воли князя!
— Асян, — сказала Мэй, — вот кто может меня спрятать!
— Втайне от Дай-ана?!
— Думаю, если я расскажу ей правду, она не откажется помочь. В любом случае больше мне не к кому обратиться.
— Тогда на рассвете ступай к ней. Постарайся, чтобы тебя никто не увидел, — промолвил Кун и взял ее лицо в ладони. — Мэй! Если сумеешь, беги отсюда, беги подальше, так далеко, как только сможешь!
— Ты хочешь сказать, что мы навсегда расстанемся?!
— Нет, — ответил он, уверенный в том, что встреча с князем станет свиданием со смертью, — мы обязательно свидимся. Мы шли по жизни совершенно разными дорогами и все же смогли соединиться. Я непременно тебя найду.
И мысленно добавил: «Не в этой, так в следующей жизни».
— Почему это случилось с нами? Какую ошибку мы совершили?!
— Разве что слишком любили друг друга?
Мэй разрыдалась, и тогда Кун сказал:
— Не плачь. В прежние времена маньчжурские жены приносили клятву мужества. Теперь такого обычая нет, и все-таки я призываю тебя хранить спокойствие и твердость духа.
