Эмма Драммонд - Танцовщица
Миттельхейтер сыграл несколько тактов; Лейла так растерялась, что не смогла издать ни единого звука и только беспомощно смотрела на него.
— Вы дурачите меня! — сердито воскликнул он. — Уходите!
Он закрыл крышку пианино, но Лейла схватила его за руку.
— Нет, пожалуйста, это очень серьезно, правда. Вы единственный человек, который может дать мне совет. Я не читаю по нотам, но я могу спеть песню цыганки, если хотите.
От волнения первые звуки получились неровными, на длинные фразы не хватало дыхания, но потом она овладела собой и закончила вполне уверенно. Она закончила петь, взглянула ему в лицо, и ее уверенности как не бывало; какая это была наглость — подойти к нему.
— Ту песню, что я пел сейчас, вы знаете? — внезапно спросил Миттельхейтер.
— Нет, боюсь, что нет… но она очень красивая.
— Скоро выучите. Я пою, а вы подпеваете ля-ля, когда сможете.
Он снова запел эту прекрасную песню, только тихо и с какой-то нежностью, и она вдруг обнаружила, что может подпевать ему, взволнованная тем, что поет дуэтом с Францем Миттельхейтером!
— Noch einer… еще раз! — быстро скомандовал он после последней ноты.
К ней пришла уверенность, и во второй раз припев прозвучал совсем по-другому. Она уже запомнила мелодию.
— И еще раз!
Лейла повернулась лицом в зал и запела громче, вслед за ним. Потом она заплакала, не в силах поднять на него глаза. Все, что было до сих пор в ее жизни, стало неважным в сравнении с острым желанием дать в пении волю своим чувствам, которые она больше не могла сдерживать.
Рука опустилась на ее плечо.
— Вы должны пойти по адресу, который я дам вам, и должны учиться, как использовать ваш голос.
Она повернулась и посмотрела на него. Он серьезно поздравил ее и не удивился ее слезам. Его лицо было почти печальным.
— Это не половина, — сказал он ей. — Это должно быть все. Вы должны хорошо есть, это самое важное, а все остальное должно быть принесено в жертву голосу. Вы понимаете меня? Если вы не можете этого сделать, бесполезно начинать. Теперь идите и подумайте об этом.
На следующий день Лейла сидела одна в своем подвале. На утреннюю репетицию вызвали только ведущих исполнителей, и она смогла воспользоваться желанной передышкой, чтобы сходить по адресу, который ей дал Франц Миттельхейтер. Профессора Гольштейна не было дома, но его экономка назначила ей прийти в следующий четверг и сказала, сколько примерно будут стоить уроки. Для Лейлы это был шок, но днем она поспешно убрала со стола остатки ленча и села, чтобы прикинуть, какие есть возможности заплатить за то, чего она так сильно желала.
Избавившись от всего не очень нужного из мебели, ходя в театр и из театра пешком и находясь дома в пальто, чтобы меньше топить, она сможет заплатить за первые несколько уроков. Скоро лето, и, значит, можно будет сэкономить на топливе. А если она тщательно упакует зимние платья с нафталиновыми шариками, они смогут сгодиться на будущий год снова. Подумав об этом, она прибавила стоимость нафталиновых шариков к общей сумме расходов. Все равно пока получалось, что она может заплатить только за первые несколько месяцев обучения. А что она будет делать потом?
Где-то в глубине у нее сидела мысль, которую заронил Джек Спратт, о поклоннике, который мог бы заплатить за уроки, но это то же самое, что позволить какому-нибудь состоятельному негодяю купить ей платье. Она мысленно спросила себя, так ли уж сильно желает научиться петь, и, подумав о Вивиане Вейси-Хантере, вслух ответила: «Не так сильно, спасибо».
Лейла складывала фунты, шиллинги и пенсы и грызла конец карандаша, стараясь получить более обнадеживающий итог, когда раздался стук в дверь.
В раздражении от того, что ее прервали в середине расчетов, и в расстройстве от отсутствия денег, она пошла к двери и сердито распахнула ее.
Ее сердце замерло от ужаса, потом бешено заколотилось. Лейла не верила глазам своим. В дверях стоял он, в полной форме улана сорок девятого полка: отлакированные сапоги, темно-синие брюки, серый китель с золотым галуном, красивая портупея и изящный золотой шлем с красно-белым султаном. За ним в ее крошечном дворе стоял огромный боевой конь Оскар.
Вивиан лениво отдал ей честь.
— Добрый день, мисс Дункан.
В своем шлеме он выглядел еще более огромным, а его присутствие вместе с боевой лошадью во дворе так ошеломило ее, что она не могла собраться с мыслями.
— Что вы здесь делаете? — спросила она прерывающимся голосом.
— Навещаю вас.
— С… с лошадью?
— Я был вынужден взять ее. Было бы смешно, если бы я в этой форме шел пешком. — Его бархатный голос как всегда магически подействовал на нее. — Можно мне войти?
— Нет.
— Клянусь, я оставлю Оскара снаружи.
— Нет, — повторила Лейла, пытаясь прийти в себя. Он смиренно вздохнул.
— Мне нужно много вам сказать, а Оскар, вероятно, устроит у вас во дворе ужасный беспорядок, если надолго в нем останется.
В замешательстве она снова спросила:
— Что вы здесь делаете?
— Мой отряд сегодня утром сопровождает персидского шаха во время его визита к принцу Уэльскому. Я уже возвращался в казарму, когда сообразил, что проезжаю мимо вашего дома.
Ее сопротивление слабело с каждой минутой.
— Это совсем не по дороге в казарму.
Его лицо приняло выражение совершенной невинности.
— Я вынужден ехать, куда везет меня Оскар, а он очень плохо ориентируется в Лондоне.
Не зная, что делать, и боясь, что он не уйдет, даже
если она закроет перед ним дверь, Лейла все еще пыталась сопротивляться:
— Вы зря тратите время. Все, что вы хотели, вы сказали в своем письме.
— Откуда вы знаете? Вы же не читали его.
Ситуация зашла в тупик: прохожие останавливались в изумлении, мальчишки уже прыгали и кричали, что к девушке на Миртл-стрит приехал посыльный от королевы. Неудивительно, что толпа быстро росла. Всех интересовало, зачем огромному офицеру в парадной форме понадобилось приезжать на огромной лошади в грязный подвал на грязной улице.
— Это просто смешно, — тихо запротестовала она. — Люди смотрят.
— Я знаю, — печально согласился Вивиан. — Если я войду в дом, они уйдут, а если не уйдут, вы, по крайней мере, их не будете видеть.
Капитуляция была неизбежна, он знал это.
— Вы не сможете оставить Оскара во дворе, — вяло сказала она.
— Я дам этим оборванцам полкроны, чтобы они подержали его. У вас есть яблоки?
— Да, — как во сне ответила она. — Но полкроны — это слишком много для мальчишки. Хватит и яблок.
Он ослепительно улыбнулся.
— Яблоки — для Оскара. За одно он продаст душу. За два — позволит какому-нибудь мальчишке подержать его.
