Наталья Майорова - Время перемен
– Спи спокойно, мама! – огрызнулась Юлия. – Я как-нибудь сама о себе позабочусь.
– Да как же, объясни матери! – возвысила голос Лидия Федоровна. – Ты же не собираешься, как эта твоя стриженая подружка из гимназии… – Лидия Федоровна снова перевоплотилась и заговорила нарочито низким и грубым голосом: – «Приобрести профессию и самой, независимо от мужчины, зарабатывать себе на жизнь»?
– Если бы я видела в чем-то свое призвание или свой талант, я была бы рада пойти той же дорогой, что и Надя Коковцева, – подумав, серьезно сказала Юлия. – Хотя ее революционных взглядов я, конечно, не разделяю.
– О чем ты говоришь, Юленька! – всплеснула руками Лидия Федоровна. – С твоим-то происхождением и с твоей-то красотой! Надя Коковцева по сравнению с тобой просто серая мышь, а ее мать – вдова коллежского асессора. Отсюда все устремления! Что ей, бедной, еще остается… А вот тебе… Тебе нужна достойная партия, но я не вижу, чтобы ты… Давно, кстати, хотела с тобой поговорить: Надя Коковцева да юнцы Лиховцев с Кантакузиным – что за общество для тебя!
– Надя – моя подруга с первого класса гимназии, мы все делили, и теперь ради твоего снобства я не собираюсь от общения с нею отказываться. Алекс Кантакузин в меня влюблен, а Макс Лиховцев… что ж, он порою весьма забавен…
– Да не об этом же речь! – с досадой воскликнула Лидия Федоровна. – С этими мальчиками ты просто теряешь время. Отец Максимилиана с трудом сводит концы с концами, имение их заложено-перезаложено, мать пишет сказочки и продает их в детские журналы, а сам Максим, насколько я его видела, и вовсе питается звездным светом. Не спорю, он весьма мил. Не могу понять: как получилось, что в семье уездных дворянчиков вырос этот бездомный космический арлекин, одуванчик в красном домино…
– Ого! – воскликнула Юлия, едва ли не впервые с начала разговора внимательно взглянув на мать.
Лидия Федоровна кашлянула и снова сменила тон.
– Александр – нищий юнец, живущий в приживалах у самодура Осоргина. Даже если тебе и льстит его самозабвенная влюбленность, все равно нужно думать о настоящих претендентах. Ведь юность, увы, не вечна, а тебе уже двадцать. В мое время это для девушки считалось критическим возрастом. Либо в жены, либо в старые девы… Беда в том, что все в тебе видят богатую, во всяком случае, вполне обеспеченную невесту, а это вовсе не соответствует действительности.
– Мы можем перестать делать вид, что богаты, – предложила Юлия. – Отменить журфиксы по четвергам. Все равно это скучно…
– Нет-нет, что ты, Юленька! – в испуге воскликнула Лидия Федоровна. – Пока ты не выйдешь замуж, ни в коем случае! Но надо тщательно продумать наши планы…
– Князь в качестве зятя тебя устроит? – бесстрастно спросила Юлия.
– Что? Что ты говоришь?! – забеспокоилась Лидия Федоровна, но тускловатые глаза ее, выдавая, блеснули надеждой и предвкушением. – Какой князь?
– Самый настоящий, – пожала плечами Юленька. – Хотя и дурак дураком. На летнем балу Сережа Бартенев очень за мной ухаживал. И после мы ездили кататься в Сокольничью рощу…
– Почему ты не сказала мне?
– У тебя была мигрень. Я сказала папе.
– Он даже не счел нужным… Со мной никто не считается… – Платочек снова пошел в ход.
– Так я не поняла, мама, – холодно осведомилась Юлия. – Сережа еще больший сумасброд, чем Макс Лиховцев. Он годится или не годится?
– Юленька, ну ты же понимаешь, что в нашем положении…
– Боже мой, как все это… скучно! И противно! – воскликнула Юлия и вышла из комнаты.
Глава 11,
которая вначале полна дурных предзнаменований, а потом читатель вместе с Луизой и рыцарем Ржавая Кастрюля имеет возможность наблюдать за неожиданной встречей
Я чувствовала и знала, что все плохо и делается хуже с каждым днем, но не знала, кому и как сказать об этом и, главное, что сделать.
Осень стояла хрустально-прозрачная, в парке за несколько дней пожелтели и покраснели деревья, а озимые на полях ярко зеленели. В густо-лиловом небе четко выделялись летящие на юг утки, гуси и журавли – черные галочки на полях грустной осенней книги. Синяя Птица на холме распластала крылья и тянула голову-башенку к лохматому, низко катающемуся над полями солнцу, словно порывалась взлететь вслед за собратьями.
Однажды я из окна увидела на полевой дороге медленно бредущего с мольбертом бывшего торбеевского управляющего и ни капельки не удивилась. Я совсем не умею рисовать, но даже я понимала: все это просто просится на картину.
Степка в то лето рос быстро, как колос на поле. Из любых рукавов высовывались его плоские запястья с торчащими красными косточками, и это почему-то казалось мне почти невыносимым. Голос у него был каждый день другой, и он почти не мог петь песни, которые мы раньше пели вместе, сидя на холме над Удольем.
Я сижу на качелях, Степка качает. Вылезшая из рукава рука возле моей щеки. Я чувствую тепло. Он говорит своим изменчивым голосом, хмуро глядя в опавшие листья:
– Пусть бы твой отец плату за аренду снизил. Хотя бы до десяти рублев за десятину. И с новым торбеевским управляющим дела не вел. А не то как бы беды не случилось.
– Что за беда, Степка? – спрашиваю я.
– Другие помещики миру и деревне помогают, – не отвечая, бурчит Степка. – Ежели засуха, так семенным зерном или ссуду дают… А так что ж, у кого работников мало, а ртов много – с сумой идти или в гроб ложиться?
Он сильно и яростно раскачивает тяжелые качели. Я взлетаю высоко, и желтые, красные, пятнистые листья летят вслед за мной.
У Груни все руки посечены хворостиной. Я цокаю языком, она поднимает подол сарафана и показывает: на голых ногах – те же красные рубцы. Садимся напротив друг друга за углом сарая и начинаем разговаривать.
Я ругаюсь, Груня, против обыкновения, оправдывает мать.
Денег нет совсем, отец привез чуть, и все сразу за долги разошлось. Безлошадной семье нечем было заплатить за вывоз сена, кроме как частью и без того скудного урожая. Кормов заготовили мало, корову придется продавать. А без коровы как прожить зиму, чем кормить всю ораву детей? Муки тоже хватит хорошо если до Рождества. А потом?
Новый торбеевский управляющий обещался на следующий год нанимать торбеевцев на бывшие черемошинские земли, но только лошадных мужиков и тех парней, кто готов с машинами работать. Черемошинцы уже обещали каждому, кто согласится, голову проломить. Но мать все одно отцу в ноги кидалась: давай, раз все равно в городе хорошего заработка нет, продадим корову, перезимуем впроголодь, деньги сбережем и к весне купим лошадь. Наймешься в работники, да свой надел поднимем, да и поживем в кои-то веки как люди, всей семьей, истомилась я одна-то с детками. Отец сказал: и не проси, я в деревенском навозе копаться отвык, мне в городе милее, там культурная жизнь. Уехал восвояси, а жена опять в тягости.
