Алексей Пазухин - КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия)
— А баринъ то нешто отпуститъ Порфишку! — возражали другіе.
— Шушеринъ обойдетъ барина, какъ ему надо, особливо когда Порфиша запилъ да забаловалъ. На кой онъ шутъ барину такой то? Одно дѣло — подъ красную шапку.
А Порфирій посмѣивался только и продолжалъ гулять. Въ расшитомъ шелками романовскомъ полушубкѣ, въ красной рубахѣ и плисовыхъ шароварахъ, заломивъ шапку на затылокъ, съ череповскою гармоникой ходилъ онъ изъ трактира въ трактиръ, изъ погребка въ погребокъ и кутилъ. Являясь домой пьянымъ, онъ буянилъ, дрался и грубилъ Шушерину. За одну десятую такихъ поступковъ другого, будь это самый почетный членъ дворни, — Шушеринъ отодралъ бы до полусмерти и дома, и въ части, а Порфирія онъ только уговаривалъ да ласкалъ, да угощалъ настойками.
Какъ то разъ вечеркомъ Иванъ Анемподистовичъ, заперевъ лавку, возвращался домой съ гостинцами для невѣсты. Подходя къ дому, онъ увидалъ, что работникъ его отгонялъ отъ воротъ рослаго парня въ дубленомъ полушубкѣ съ гармоникой въ рукахъ. Парень былъ пьянъ, кричалъ, размахивалъ руками и лѣзъ въ калитку, отталкивая работника.
— Это что такое? — спросилъ Иванъ Анемподистовичъ, подходя. — Что это за человѣкъ?
— Да вотъ лѣзетъ до твоей милости, — отвѣчалъ работникъ. — Сказываетъ, что дворовый-де человѣкъ помѣщика Скосырева и хочетъ поздравить тебя съ запорученною невѣстой.
Иванъ Анемподистовичъ окинулъ парня взглядомъ и узналъ въ немъ камердинера Павла Борисовича Порфирія.
— Я, голубчикъ, пожертвовалъ на всю дворню двадцать пять рублей, чтобы поздравить меня и Надежду Игнатьевну, — кротко отвѣтилъ Иванъ Анемподистовичъ, — ну, да ладно, поздравь ты само собой, вотъ тебѣ полтина.
Порфирій подкинулъ на ладони пожалованный купцомъ полтинникъ.
— Это ты мнѣ на водку, купецъ, жалуешь? Спасибо, а только мнѣ твоего полтинника не надо, свои есть, желательно, чтобы меня Надя твоя изъ своихъ рукъ поподчивала, угостила, какъ есть она такая же холопка господина моего, какъ и я.
Иванъ Анемподистовичъ нахмурился.
— Тутъ нѣтъ никакой Нади, — сурово отвѣтилъ онъ. — Тутъ есть „вольная“ Надежда Игнатьевна, моя невѣста, будущая купчиха и тебѣ тутъ дѣлать нечего. Ступай себѣ съ Богомъ, проспись!
— Ой-ли?
Порфирій подперъ бока руками и нагло засмѣялся.
— А ежели я не пойду?
— А не пойдешь, такъ я велю молодцамъ шею тебѣ намять и въ часть отправить, а въ части тебѣ баня будетъ, хоть сегодня и не суббота.
— Это мнѣ то? Ну, а ежели баня то будетъ не мнѣ, а Надькѣ?
Иванъ Анемподистовичъ вспыхнулъ.
— Прочь, холуй! — крикрулъ онъ. — Кнутьями велю отодрать, коли не сгинешь съ глазъ въ ту же минуту!
— Потише, купецъ, не пыли!
Порфирій наклонился къ самому уху Ивана Анемподистовича и, понизивъ голосъ, проговорилъ:
— Обманомъ невѣсту то купилъ, знаю вѣдь я. Барину показали не ее, не ее, стало быть, онъ и на волю отпускалъ, подлогъ вы съ Ефимкой сдѣлали!
Иванъ Анемподистовичъ поблѣднѣлъ.
— Ага, пересыпало лицо то снѣгомъ! — продолжалъ Порфирій. — Хочешь, сейчасъ я заявлю объ этомъ? Уголовщина вѣдь это, купецъ, и тебя, и Шушерина и Надю въ мѣшокъ за это каменный!.. Хе, хе, хе... А ты не фордыбачь, будь ласковъ. Ты угости меня, попотчуй, пусть и Надя угоститъ. Когда она при генеральшѣ Прасковьѣ Васильевнѣ состояла, я зналъ ее, не плоше тебя влюбимшись былъ и даже хотѣлъ у барина въ жены ее просить...
— Войди во дворъ, — дрогнувшимъ гОЛОСОМЪ перебилъ пьяную рѣчь Иванъ Анемподистовичъ. — Что ты городишь такое? Какой подлогъ?.. Выпущена Надя на волю господиномъ, у меня бумага есть...
— Есть, да не на ту выправлена. Какъ показывали барину Надю, такъ подмѣнили ее. Одинъ въ дворнѣ то нашей знаю я ее, одинъ и могъ бы барину глаза открыть, да Шушериаъ упросилъ, посулами склонилъ.
Порфирій махнулъ рукою.
— Не исполнилъ онъ, проклятый, посуловъ своихъ, не отдали мнѣ Лизу мою, сгубили!... Ну, да ты, купецъ, тутъ не виноватъ, я на тебя зла не имѣю, а только ты угости меня, попотчуй, желаю я твоимъ гостемъ быть...
— Пойдемъ, — торопливо отвѣтилъ Иванъ Анемподистовичъ и повелъ незваннаго гостя въ горницы.
Снова забило сердце молодого купца тревогу, снова облилось оно кровью... Еще новый свидѣтель обмана, подлога, еще новая бѣда!.. Пьяный холуй этотъ будетъ теперь таскаться сюда, будетъ буянить, требовать почестей, грозить... Скорѣй, скорѣй надо обвѣнчаться, да и пойти къ барину съ повинной, разсказать ему все; онъ извинитъ невольный подлогъ, особенно теперь, когда онъ самъ любитъ и счастливъ любовью...
ХІV.
Въ ненастный февральскій вечеръ къ постоялому двору, расположенному верстахъ въ двадцати отъ города Рузы, подходили три человѣка. Въ поляхъ завывала мятель, съ темнаго облачнаго неба валилъ снѣгъ густыми хлопьями, сердитый вѣтеръ крутилъ его въ воздухѣ и словно злился на кого-то, яростными порывами налетая на ветхія постройки постоялаго двора, на лохматыхъ лошаденокъ, стоящихъ подъ навѣсомъ двора, и на подходящихъ путниковъ.
Двое изъ этихъ путниковъ были одѣты въ рваные полушубки и въ лапти; на головахъ у нихъ были мѣховыя шапки. Третій путникъ, невысокаго роста, коренастый мужчина лѣтъ тридцати, былъ одѣтъ въ однобортный казакинъ изъ толстаго сѣраго сукна, подпоясанный ремнемъ съ бляхами и въ валеные сапоги. Кудластую голову его покрывала барашковая шапка съ краснымъ верхомъ. Этотъ, очевидно, былъ дворовымъ, какимъ-нибудь псаремъ или доѣзжачимъ. Ни у него, ни у его товарищей не было за плечами котомокъ или мѣшковъ; шли они, значитъ, налегкѣ, не изъ далека, а между тѣмъ всѣ они очень устали и едва тащились по снѣжной дорогѣ, опираясь на толстыя, суковатыя палки, выдернутыя изъ какой-нибудь изгороди.
— Надо зайти на постоялый, братцы, — сказалъ дворовый товарищамъ. — Силушки больше нѣтъ, ноги отказываются, да и жрать хочется.
— Прямо издыхать надо, ежели не отдохнуть да не перекусить, — отвѣтилъ одинъ изъ лапотниковъ. — А какъ ты зайдешь?
— А что?
— А то, что люди то мы, Ефимушка, темные, бѣглые люди.
— Написано, что ли, у насъ на лбу, что мы бѣглые? Скажемъ, что домой де идемъ, вотъ и вся недолга.
— А ежели изъ Москвы то дано знать, что мы убѣжали изъ кутузки?
— Тамъ дано знать исправнику, а не Акимычу дворнику, а откуда тутъ исправникъ возьмется въ такую погоду? Зайдемъ, поспимъ до разсвѣта, отогрѣемся, а можетъ Акимычъ то и покормитъ. Хорошо бы теперича щецъ похлебать горяченькихъ, зелена вина стаканчикъ хватить!
— Ишь, губу то тебѣ разъѣло! Хоть бы хлѣбушка пожевать, и то хорошо, да глядишь и ночевать то Акимычъ не пуститъ безъ пятака, а у насъ хоть бы полушка.
