Наталья Майорова - Холодные игры
– Ты… не боишься меня?
– Не-а. – Не испытывая никакой уверенности, Вера мотнула головой.
– Это хорошо, – серьезно сказал инженер. – И ты… если что не так… в общем, скажи сразу…
– Да ладно вам. – Вере уже захотелось улыбнуться, но она как-то догадалась, что делать этого ни в коем случае не следует.
Все произошло быстро и молча. Печинога был очень осторожен и ни разу, даже в самом конце, не навалился на Веру всем своим огромным телом. Когда вначале Вера слегка застонала, он замер, приподнялся на руках и взглянул столь дико и испуганно, что дальше она старалась сдерживать себя (что, впрочем, было для нее не особенно трудным).
Потом они долго лежали, вытянувшись на одеяле, и глядели в приоткрытое устье печи на бегающие по углям огоньки. Вера тихонько поглаживала горячую ладонь инженера, иногда подносила ее к своему лицу и касалась губами. От ее поцелуев по всему его телу пробегала дрожь, но руки он не отнимал и ничего не говорил.
Потом Вере захотелось приласкать его лицо. Она перевернулась на живот, взглянула на него и не смогла сдержать крика.
Губы Печиноги были искусаны до мяса, а подбородок заливала уже подсыхающая кровь.
– Матвей Александрович! Что с вами?!
– А… это? – Он поднес руку к лицу, мазнул по изуродованным губам, словно не чувствуя боли, с недоумением взглянул на испачканную кровью ладонь. – Ерунда. Пройдет.
– Но почему?!! Зачем вы так?
– Не знаю. Прости, что напугал. Надо было сразу умыться. Зачем? Мне хотелось выть, рычать, может быть, визжать. Как зверь. Невозможно.
– Но почему же – невозможно? – с жалостью воскликнула Вера. – Другие мужчины рычат, стонут – и ничего. Что ж тут такого?
– Другие мужчины… – с видом крайнего ошеломления повторил Печинога, и Вера вдруг поняла, что именно она сказала.
До сего момента он, видимо, вообще не думал о том, что Вера-то имеет возможность сравнить и что в ее жизни, несомненно, были другие мужчины. И как же неловко вышло! Вместо того чтобы утишить его телесную боль, она еще добавила к ней душевную…
– Матвей Александрович…
– Зачем ты меня Матвеем Александровичем зовешь? – ожесточенно спросил он. – Ведь мы теперь с тобой…
– А как же мне теперь вас звать?
– Как… – Он явно растерялся. – Как?
– Как вас мама называла?
– Мама? Я… не помню… называла, конечно… – Он как-то мучительно, непривычно зашевелил лицом.
Словно годами не упражняемый механизм пытался прийти в действие. Казалось, сейчас раздастся скрип и скрежет несмазанных деталей. Вера не выдержала. Она метнулась к инженеру, прижала его голову к своей груди и, пачкая его кровью рубаху, бессвязно забормотала:
– Матюша! Родненький! Да что ж ты такой-то! Да кто ж тебя так-то! Ну иди сюда, иди сюда, лада мой! Иди, я тебя приголублю, приласкаю. Ты и оттаешь у меня помаленьку, успокоишься. Ну что ж ты себя-то не жалеешь, Матюшенька… вон как изувечил-то себя… и, главное, зачем… ну успокойся, успокойся… не дергайся ты, я правду говорю… вовсе незачем… и в другой раз рычи себе на здоровье… я этого вовсе не боюсь… наоборот, мне даже приятно… вон как меня мужик любит-то…
В этом месте Печинога вдруг отстранил Веру, вскочил, до хруста сжал огромные кулаки. С испачканным кровью лицом, в растерзанной одежде, он был поистине страшен. Вера, не в силах смотреть, опустила глаза.
– Я урод, – тихо, бешено сказал он. – И я это знаю. Я родился таким. Моим именем детей на прииске пугают. «Будешь плакать, придет страшная Печинога и тебя заберет!» Ты даже после всего глядеть на меня не хочешь и не можешь. И не сможешь, должно быть, никогда. Я приму. Но все равно знай. Это важно. Ты сказала, и я вспомнил – как. Я тебя люблю. И все, что у меня есть, – твое. И я – твой пес. Скажешь, как я Баньши: пошел вон! – я уйду из своего дома и больше не приду никогда. Скажешь: останься, но не зови меня и на глаза не попадайся, так и сделаю…
Вера поежилась, обхватила руками вмиг озябшие плечи.
– Матюша, милый, ты так страшно говоришь. Я не знаю, что с этим делать. Я ведь крестьянка, Матюша, я к такому не привыкла. Может, это обычай такой? Зачем? Я его не понимаю. Иди сюда. Мне холодно.
Печинога заметался по комнате, зачем-то распахнул дверцы шкапа, вытащил что-то шерстяное, в клетку.
– Глупый, что ты делаешь? Ты сам иди сюда. Согрей меня.
Инженер опустился на пол, сгреб Веру в охапку, прижал к себе, неумело баюкая.
– Вот так, тепленько… И не наговаривай ты на себя, пожалуйста. Ты для меня красивый. И добрый. Ты меня тогда от мужиков-то спас и не проболтался никому. Матюша… ты… я тебе скажу сейчас, а ты поверь, ладно? Я ведь тогда от них совсем отбилась, правда. Полапали, конечно, похватали за разные места, но ничего не было… Ты вовремя поспел…
– Хорошо… А со мной тогда такая петрушка вышла… Я сам удивился и уж тогда подумал… Ты знаешь: я здесь вроде пугала, меня только ленивый не дразнит… Мне уж много лет все равно. А тут… Я ночью в зимовку шел, мне убивать хотелось…
– Меня?
– Что ты!! Всех тех, кто тебя… обидел… У меня же зрение как у зверя. Я всех узнал, запомнил. И вот представлял, как иду в поселок и всех их убиваю. Голыми руками… Я испугался… Зайца с утра пристрелил, помнишь? Понапрасну, потому что еда у меня была. Вообще-то я понапрасну, для развлечения, зверей не убиваю, нет привычки такой…
– Матюшенька, миленький… Видишь, какой ты добрый, хороший. И умный. Вона у тебя книг сколько. Неужто ты их все прочитал?
– Конечно прочитал, – с гордостью ответил инженер. Говорил он несколько невнятно, так как искусанные губы распухли и существенно ухудшили дикцию. – А как же иначе?.. А ты, Вера, грамотная?
– Да-да, лада! – Вера тоже торопилась похвастаться. – Я и читать, и писать умею, и книжек много прочла, и даже по-французски понимаю немного, а теперь – и по-латыни…
– Вот как! – обескураженно протянул Печинога. Видно было, что подобного он никак не ожидал.
– Да что мы про книги! – засмеялась Вера. – Как незнамо кто. Успеем еще. Шел бы ты умылся, что ли…
– Да-да, конечно! Тебе жутко смотреть. Я сам-то не вижу…
– Мне не жутко, мне жалко тебя до слез… Как же ты… Как же я… – Успокоившись, кое-что поняв и кое о чем догадавшись, Вера наконец позволила себе слегка расслабиться и дала волю слезам.
Печинога снова обнял ее и стал неумело ласкать. Она, плача, слизывала подсохшую кровь с его лица, отвечала на ласки и незаметно направляла его.
Утром, по настоянию Веры, Печинога отвез ее обратно в Егорьевск.
Глава 9,
