Эмилия Остен - Королевский выбор
- И тогда сейчас на площади лежали бы две сотни трупов? - холодно осведомился Рамиро.
- Да. Пускай так. Они заслужили.
- Они виновны лишь в том, Лоренсо, что подвержены влиянию. И это вина правителя, упускающего сей факт из виду.
- Господи, - сказал де Ортис, обращаясь к потолку с лепниной, - дай же ему благоразумия, а мне - терпения!
- Хватит молиться. Степень твоей вины мы определим позже. Что с гостями, которые были на балу?
- Они по-прежнему в зале, все напуганы и боятся разъезжаться по домам.
- Мне нужно пойти к ним. - Он огляделся. - Сюртук?..
- Он непригоден для ношения, и… Рамиро, не хочу тебя огорчать, но твоя рубашка в крови. Ты не хотел бы ее сменить?
Принц рассеянно посмотрел на себя в зеркало - и не узнал сначала. Черты лица заострились, на щеках - серые тени, темные круги под глазами, и обычный живой блеск в них сменился стальным. На рубашке спереди - большое, уже подсохшее пятно и брызги крови, штаны испачканы, сапоги тоже, левая ладонь забинтована, волосы взъерошены… Вид что надо.
- Где мой обруч?
- Что? Ах, обруч. - Лоренсо обошел кровать и протянул Рамиро узкую золотую полоску - корону принца, которую тот носил во время официальных праздников и которую с него, видимо, сняли, когда принесли сюда. - Держи.
Рамиро надел обруч на голову и повернулся к двери.
- Все, идем.
- А костюм?..
- Нет, Лоренсо. Пусть все остается как есть. Это… нюанс.
Прошло три часа, прежде чем принц смог войти в покои отца, чтобы с ним проститься.
Разумеется, церемония отпевания состоится через три дня. Тогда отца отнесут в фамильный склеп и навеки закроют тяжелой плитой, на которой высекут его лицо - в мельчайших подробностях, в будто живых морщинках. Тогда будет много речей и высокого горя, но Рамиро хотел попрощаться… сейчас.
В королевских покоях царила странная тишина, резко контрастирующая с привычной здесь живостью. Рамиро прошел в спальню, где лежало тело отца, и остановился в дверях. Дорита и Леокадия, обе в черном, стояли на коленях по обеим сторонам кровати и молились. Они даже не обернулись при появлении Рамиро. Сейчас они обе в своем горе, и он не может и не должен им мешать.
Рамиро подошел ближе и остановился в изножье, привычным жестом заложил руки за спину. Леокадия окинула брата непонятным взглядом, ничего не сказала и забормотала вновь. Из курильницы поднимался дымок, пахнувший ладаном. Лицо отца в наступивших наконец сумерках, в пляшущих тенях и отсвете смертного холода казалось уже высеченным из камня.
Рамиро любил отца, хотя не всегда его понимал. Ему самому чужда была та плохо уловимая беспечность, что сквозила подчас в поступках и словах короля; его нерешительность временами; его пренебрежение тем, чем не стоило пренебрегать. И все же Рамиро считал, что понимает отца неплохо, что между ними есть прочная связь - а как же иначе? Кровь от крови, плоть от плоти. Сейчас, хотя он вымыл руки, принц все равно чувствовал на них отцовскую кровь. Она не ушла, растекшись меж линиями жизни, и пусть Рамиро ее не видит - она все равно есть, и так будет уже всегда.
Его ответственность подвела его, сыграла с ним злую шутку. Как бы он хотел переиграть назад этот день! Как хотел бы стать более внимательным, слышать злые чужие мысли, уметь предвидеть. Пусть за это пришлось бы поплатиться… он не знал чем. Здоровьем, любовью, счастьем? Может быть. Судьба всегда требует платы, а если она выделила тебя из толпы, плата возрастает многократно. Он помнил, чем платил отец, помнил каждый шаг, каждый поступок.
Но сейчас на минутку можно об этом позабыть. О том, что Альваро был не только королем, но и человеком; часто это теряется за громким титулом, за выстуженными долгом днями.
Сейчас будет Альваро - человек.
Рамиро помнил, как отец учил его ездить верхом. Стоял жаркий осенний день, шторма и ветра еще не пришли на Фасинадо, и маленький Рамиро радовался, что его взяли на прогулку. Обычно отец сажал сына в седло впереди себя, однако тогда Рамиро подвели статного буланого конька. Не пони. Альваро посчитал, что сын сразу должен привыкнуть к тому, как лошади громадны, быстры и послушны; и Рамиро привык, потом сам удивлялся - насколько быстро. Он помнил запах нового седла, свои руки, стискивавшие поводья, искристо-задумчивый взгляд отца - как же Рамиро хотелось заслужить одобрение! И он ехал сначала шагом, а потом рысью, и только один раз упал, и даже тогда не заплакал. Это был прекрасный день, сбрызнутый небесной синевой.
Потом, однажды (Рамиро было одиннадцать) Альваро взял с собою сыновей проехаться. Королевской семье принадлежала половина виноградников на острове, остальная либо находилась в частной собственности, либо сдавалась в аренду. Леокадия просилась с ними, но ее не взяли, и она потом долго дулась (и перестала, лишь когда Рамиро поставил перед нею корзину, доверху полную золотым виноградом, что собрал специально для нее). Но корзина была после, а сначала - пыльные дороги, и Марко понукал своего ленивого коня Дрозда, и Рамиро, который тогда ездил не на Драконе, а на легкомысленном Пако, обгонял брата. Отец ехал с ними наперегонки. Они устроили скачки, словно в Ньюмаркете, обогнав и обескуражив стражу. А затем обедали, расстелив покрывала на земле, и не было на свете еды слаще.
Рамиро помнил тот день так, как будто все было вчера: узорчатые виноградные тени, крошки на отцовском камзоле, смеющиеся зеленые глаза Альваро - отражение его собственных, хотя, конечно, это он всегда был отражением. Совсем молодой тогда еще Лоренсо, которого только назначили командовать стражей и сопровождать короля с сыновьями, хмуро высматривал врагов, но так ни одного и не высмотрел. Рамиро кинул в отца виноградиной - а тот поймал, вот какой ловкий. И потом они рассказывали друг другу смешные истории и хохотали. Хохотали так, что солдаты улыбались, глядя на них.
И потом, когда Рамиро достиг восемнадцати лет - совсем, кажется, недавно! - возраста, в котором принц в Фасинадо имеет голос в совете, - как смотрел на него отец во время посвящения! Как ласков и вместе с тем серьезен был его взгляд, когда на голову Рамиро возлагали золотой обруч - тот самый, что сейчас стискивает виски. Одна из древних традиций, которые так любят здесь, на острове. То, без чего не мыслил себя ни Альваро, ни его сыновья, ни падчерица. Нечто, бывшее сильнее их - и бывшее ими самими.
Сейчас перед Рамиро лежала пустая оболочка. Душа утекла, и принц надеялся, что теперь она в раю - а как иначе? Нельзя сказать, что Альваро не совершал ошибок, так ведь Господь велик и милостив, Он все взвесит, Он все простит. И когда-нибудь Рамиро увидится с отцом и скажет…
