Бонни Вэнэк - Кобра и наложница
— Прекрати, прекрати! — пронзительно закричала она, ударяя его в грудь.
Тяжело дыша, он посмотрел на нее. Его большие глаза были затуманены страстью. В глубине их кипело откровенное желание. В этот страшный момент ее охватил ужас. Нет, он не пощадит ее. В следующую минуту Кеннет произнес по-арабски грубое ругательство и отпустил ее.
Бадра тотчас упала на колени, ее юбки легли вокруг нее, как лепестки цветов. Жгучие слезы заливали ее лицо.
Твердые пальцы обвились вокруг ее талии.
— Не прикасайся ко мне! — закричала она. И ударила его по щеке.
Сквозь пелену слез Бадра увидела, как Кеннет, тяжело дыша, отошел от нее и надел брюки.
— Я только хотел помочь тебе встать, — наконец сказал он.
Еще не отдышавшись, она поднялась на ноги. Кеннет дотронулся до своей щеки, на которой проступили красные пятна.
— Бадра, в чем дело? — он озадаченно наморщил лоб.
Его участие и забота прорвали плотину, сдерживавшую бурный поток ее эмоций. Она больше не могла сдерживаться и разрыдалась…
Придав своему лицу нарочитое выражение отвращения, она сказала с наигранным презрением:
— Это была ужасная ошибка. Я как-то сказала тебе, Кеннет, что не разделяю твоих чувств.
Нежность на его лице сменилась непроницаемой маской.
— Я прикажу, чтобы тебя отвезли домой.
Кеннет повернулся к ней спиной. В дверях он остановился, облокотившись о косяк.
— До свиданья, Бадра.
Она поняла, что этими словами он прощался с ней навсегда. Решительными шагами он вышел из библиотеки. Его горделивая фигура с высоко поднятыми плечами исчезла.
Бадра разрыдалась. Она боялась раскрыть свою тайну. В какой-то момент она пожалела, что заставила Джабари дать клятву, что он никогда и никому не расскажет о том, как Фарик бил и насиловал ее. Но прошедшие годы погребли ее тайну, как слои песка заносят египетские гробницы. Ее прошлое умерло. Было слишком поздно испытывать стыд или сожаление.
— Мне очень жаль, Хепри. Как бы я хотела, чтобы все было по-другому, — прошептала она ему вслед.
Он не услышал ее.
Кеннет заставил себя подняться по лестнице в свою спальню. Его преследовал запах Бадры. Кровь пульсировала в венах. Неутоленное желание распирало его. Все тело болело. Ему потребовалось все самообладание натренированного воина Хамсина, чтобы сдержать себя и оторваться от Бадры. В какую-то минуту ему показалось, что он не сможет совладать с собой, так велико было его желание наконец обладать ею. В нем боролись страсть и самодисциплина, но он смог побороть себя. Кеннет облизнул губы, ощущая медовую сладость ее уст. Он ничего не понимал. То, как она отозвалась на его ласки, ее губы, подобно цветку розы раскрывшиеся ему навстречу, ее глаза, потемневшие от желания, — почему же она оттолкнула его?
Он остановился у двери, внезапно вспомнив наказ Джабари беречь ее девственность. Но шейх никогда не рассказывал ему о прошлом Бадры. Однажды Кеннет спросил брата об этом, на что Джабари спокойно ответил, что ему нужно только выполнять свой долг, защищать ее.
Теперь его это заинтересовало. Что же сделал ей Фарик? Бадра никогда не проявляла интереса к другим мужчинам. Даже теперь, в компании Рашида, их отношения производили впечатление скорее дружеских, чем любовных.
Или Бадра боялась его? Он помнил ее взгляд, выражавший отвращение. Ее слова:
«Это была ужасная ошибка. Я как-то сказала тебе, Кеннет, что не разделяю твоих чувств».
Он ощущал себя так, словно с него живого содрали кожу, был совершенно беспомощен и беззащитен. Как кобра, у которой вырвали зубы и содрали с нее кожу.
Он достал из кармана ключи и прошел в кладовую. В косых лучах послеполуденного солнца, проникающего сквозь круглое окошечко помещения, плясали пылинки. В углу стоял саквояж с медными застежками. Кеннет с благоговением дотронулся до него. Он закрыл глаза, погрузившись в воспоминания.
Открыв саквояж, он заглянул в него. Его рука коснулась стопки пожелтевшей бумаги, перевязанной потертой голубой ленточкой. Он развязал ленточку, взял первое письмо и сощурился, пытаясь в смутном свете рассмотреть написанные чернилами странные буквы. Уловить смысл написанного ровным, четким почерком ему не удавалось.
«Читай мне, Бадра». Эти слова насмешкой отдавались в его мозгу.
«Читай мне, Бадра, потому что сам я не умею читать по-английски, на языке той страны, в которой был рожден. Но я научусь. Здесь, где никто не увидит моей позорной тайны. Где ни один англичанин не посмотрит на меня свысока как на варвара и не высмеет».
Собрав все свои скудные знания, которыми овладел сам, он стал водить по написанному указательным пальцем и остановился. Он забыл, что англичане читают слева направо. Наоборот. Не так, как арабы, справа налево. К сердцу. И буквы совсем не такие, как арабские.
«М-мм. М-моя. Д-о-р-о-г-а-я».
С досады он хлопнул себя по бедру. Эти буквы он не мог прочитать. Он даже не мог написать свое собственное имя. Подпись, которую он ставил на бумагах, раздражала его. Это были пустые завитушки и росчерки, пышные и большие, как и должны быть в подписи герцога, но они ровным счетом ничего не значили.
По-арабски Кеннет мог писать свое имя, мог читать и жадно глотал одну книгу за другой. По-английски же он не умел ни читать, ни писать.
Владевший обоими языками, Джабари помогал ему учиться читать и писать по-арабски до тех пор, пока Хепри не овладел им в той же степени, в какой владел и родным, египетским. Но Джабари не успел научить его читать и писать по-английски. Да, он собирался это сделать. Но Хепри стал неотъемлемой частью их племени, стал настолько египтянином, настолько Хамсином, что никому и в голову бы не пришло, что ему понадобится это умение. Желание стать достойным воином племени, отважным бойцом, таким же, как Джабари и Назим, было в его жизни более важным. Кеннет никогда не стремился возобновить свои занятия.
После возвращения в Англию он никогда не сожалел, что не довел свои занятия до успешного завершения, вплоть до того дня, когда его дед рассказал ему о письмах, хранящихся на чердаке. О тех письмах, которые писал его отец с того времени, как родился Кеннет. Это была летопись его жизни. Мягкая улыбка его матери. Озорная проделка его брата Грэма, когда на Рождество он съел все пряники. Учеба отца в Оксфорде. Вся история его семьи, запечатленная выцветшими чернилами на пожелтевших листках бумаги.
А он не мог прочесть ни одного проклятого слова.
Кеннет бережно положил письмо на место, у него сдавило горло. Его взгляд упал на свернутый кусок ткани цвета индиго. Синий биниш Хамсина, воина ветра. Дрожащей рукой он развернул его. Запрятанная в самый угол саквояжа, лежала там кривая сабля дамасской стали. Кеннет взял ее, чтобы рассмотреть потерявшую блеск, потускневшую серебряную ручку.
