Анн Голон - Анжелика в Квебеке
— Облатки!
Но колдун не шевельнулся. Уставившись невидящим взором на то, что принес ему граф, ой медленно встал и покачал головой.
— Берегитесь, господа, — пробормотал он наконец. — Оставьте в покое эту женщину, прибывшую сегодня в Квебек.
— Мадам де Пейрак?
— Не произносите ее имени, — вскричал колдун гневно. — Тише! — произнес он затем таинственным шепотом. — Вы погубите себя. Она сильнее вас и ваших колдовских штучек. Сила ее такова, что она избежит все ловушки, пройдет сквозь огонь, который ее не коснется, отведет занесенный над нею меч, заставит дрогнуть руку с поднятым на нее камнем, я знаю это, я видел ее сегодня, выходящую из воды. Это она убрала ту женщину, которую вы ждали.
— Мадам де Модрибур?
— Я повторяю, не произносите имен.
— Значит, видение монахини-урсулинки было правильным?
— Меня не касаются видения монахинь. Каждому свое. То, что видела мать Магдалина, знает она одна. Что же до меня, то больше я вам ничего не скажу, и я повторяю вам: забирайте ваши облатки. Я не желаю участвовать в ваших святотатственных ухищрениях. У меня есть мои книги, мои формулы и провидческий дар, полученный от рождения и усиленный наукой. Вот почему я говорю вам: я не хочу ничего предпринимать против этой женщины, так как мое предчувствие говорит мне, что это бесполезно. Ее чары делают ее неуязвимой.
— Но, по крайней мере, вы поможете нам отыскать мессира де Варанжа. Вы сами признали его умение в области магии. А уж он-то будет против нее, за это я вам ручаюсь.
Едва он успел закончить фразу, как вскочил, оглядываясь вокруг и пытаясь понять, откуда исходит этот звук трещотки, так внезапно возникший.
Ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что это смеется их хозяин. Красный Плут раскачивался, сотрясаемый смехом, растянув рот в глумливом оскале и хлопая себя по ляжкам, настолько смешным ему показалось то, что он только что услышал.
— Надо уходить, — прошептал Мартен д'Аржантейль. — Он пьян.
— Почему вы смеетесь? — спросил граф. Красный Плут с видимым трудом перестал смеяться и внезапно протянул свою костлявую ладонь.
— Дайте мне ваши экю, добрые господа, и я вам скажу почему…
Его пальцы сомкнулись на кошельке, который тут же исчез в складках одежды. Затем он вытер со своих губ слюну, коричневую от табака.
— Я смеюсь над тем, что вы только что сказали, добрые господа… Какой вздор! Мессир де Варанж никогда не победит эту женщину…
Глаза его лихорадочно блестели. Он вполголоса добавил:
— Потому что именно она его убила, своей собственной рукой.
***Юсташ Банистер вернулся в свой дом в Верхнем городе.
Это была старая лачуга, построенная еще его отцом во времена первых колонистов.
Тощий пес, привязанный к большому дереву во дворе, поднялся, звеня цепью, ему навстречу. Юсташ сильно пнул его ногой и направился в другой конец двора.
С этой стороны его участок примыкал к дому ближайшего соседа, маркиза Виль д'Аврэя. Фасад этого дома выходит на улицу де ла Клозери, а большой двор позади дома простирается до границы с участком Банистера. Банистер прекрасно знает, что маркиз, как крот, роет землю под его участком, чтобы устроить там погреба для своих вин, провизии, чтобы хранить летом лед.
Вокруг полным-полно естественных погребов. Нет никакой надобности залезать со своей лопатой на участок соседа.
А теперь еще маркиз пригласил в свой дом такое множество гостей. Такая куча народу! Наверняка они доставят ему неприятности.
С этого места далеко виден речной простор, острова, мысы, заливы. Белые облака застилают небо, а там вдали — в серо-голубой дымке — линии гор, уходящие в бесконечность.
В городе человек, как в тюрьме. Он не может больше ходить в лес. Если он уходит, у него забирают его имущество.
Самые страшные ругательства, самые ужасные богохульства прозвучали в голове Банистера. Но вслух он остерегается их произносить. Не хватало еще, чтобы вдобавок ко всему ему отрезали язык…
То, что из-за боязни он не может выругаться вслух, еще больше озлобляет его сердце. Человек, доведенный до предела, и если при этом он не может выругаться вслух, подобен надутому пузырю, который вот-вот лопнет.
Когда-нибудь у него будет золото, много золота, и он отомстит всем, даже епископу.
Своей медвежьей походкой Юсташ Банистер возвращается в свою лачугу.
Тощий пес, лежащий у подножия красного бука, остается один в ночи.
***Тощий пес Юсташа Банистера лежит у подножия красного бука, его мучает голод. Ночь сменила день. И за все это время он получил лишь удар ногой. Каждый момент его ожидания наполнен тяжестью разочарования.
Бедный пес, побитый, голодный, посаженный на цепь, не отрываясь смотрит в одну сторону — туда, где стоит жалкий домишко.
Оттуда придут четверо детей, его хозяева. Он увидит, как они идут к нему, одетые в коричневое, серое, черное, ковыляя и спотыкаясь. Их лица похожи на толстые розовые луны. Когда они наклоняются к нему, он видит, как горят их глаза и смеются их белые зубы.
Тогда взгляд собаки взывает к их безграничному могуществу.
Чувство, охватившее его и влекущее его к ним, так велико, так полно, что он чувствует, как его хвост начинает шевелиться сам собой.
Из их рук приходит жизнь. Кость, кусочек свиной кожи. Он на лету хватает все, что они ему бросают, грызет, глотает и млеет от счастья. Иногда, правда, неприятный сюрприз: гвоздь или камень…
Однажды они бросили ему горящий уголь. У него до сих пор обожжена морда.
Сегодня они не принесли ничего. Он их не видел. Луна выходит из-за облаков и освещает крышу хижины, в которой спят люди. На темной стене выделяется прямоугольник двери.
Дверь откроется… дети выйдут.
Дети, которых он любит!
***У подножия Квебека река Сен-Шарль несет серебристые воды среди прекрасных лугов прихода церкви Нотр-Дам-Дезанж. В устье реки вода плещется о борта корабля, потонувшего здесь. В прогнившем трюме заброшенного «Сан-Жан-Баптиста» медведь Виллагби устроил себе зимнюю берлогу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДОМ МАРКИЗА ДЕ ВИЛЬ Д'АВРЭЯ
В самую первую ночь, проведенную в доме маркиза де Виль д'Аврэя, Анжелике снился Пуату, прелестный французский город, где она провела свои отроческие годы, воспитываясь в монастыре урсулинок. Она видела себя идущей по узким улочкам, поднимающимся по склонам холма над тихой речкой Клэн.
Ей было пятнадцать или шестнадцать лет, и душа ее была полна грусти и тревоги.
Она шла к церкви Нотр-Дам-ла-Гранд. Войдя в нее, она удивилась тишине и полумраку, в то время как она ожидала услышать звучание органа и увидеть сияние свечей. В замешательстве она хотела выйти, но вдруг очутилась в объятиях смеющегося молодого пажа, жадно и неловко целующего и обнимающего ее. Внезапно она проснулась.
