Филиппа Грегори - Меридон
– Записывай ставки, бога ради, – шепнула я. – И найди кого-нибудь, кто поставит на меня за тебя.
– Пока никаких ставок, – властно сказал Роберт. – Начнем принимать ставки на лугу. Идем! Кто поведет коня?
Я смотрела, как парнишка-конюх побежал снаряжать коня. Седло на него надели мужское, на то, чтобы не дать бедняге закидывать голову или слишком тянуть, ушло столько кожи, словно всю лавку дубильщика выгребли; понести ему не дал бы шпрунт. Все, кроме ремня, чтобы пристегнуть всадника в седле.
Я незамеченной проскользнула по двору.
– Хозяин сказал, этого ничего не надо, – с улыбкой обратилась я к парнишке. – Велел передать, что хватит седла и простой уздечки. А остального ничего не надо.
Парень было начал спорить, но я убежала прежде, чем он отказался повиноваться. Я последовала за толпой на луг. По дороге к нам примкнуло человек тридцать. Я заметила, что Роберт нашел мелкого, похожего на хорька, человека, который крутился возле самых шумных фермеров, делал ставки. А ставки все росли. Я постаралась держаться в тени Роберта, семенить и смотреть на его пятки.
На лугу все в ожидании встали в круг. Коня привели по тропинке от харчевни, он вздрагивал, когда у него под ногами шуршали листья. Парнишка-конюх вел его на вытянутой руке, опасаясь неожиданного укуса. Уши коня были прижаты к голове, морда казалась уродливой и костлявой. Зрачки были обведены белым.
– Черт, – тихо произнес Роберт.
Дело с конем обстояло хуже, чем ему помнилось.
Я смотрела, как он идет ко мне под синим зимним небом, и улыбалась, словно при одном взгляде на него меня заливало изнутри теплом. Я знала его. Казалось, я знала его всю жизнь. Словно он был моим конем еще до моего рождения, был конем моей матери, а до нее – ее матери. Словно мы с ним скакали по Долу с тех пор, как был сотворен мир.
– Море, – тихо сказала я, шагнув из круга ему навстречу.
Я забыла снять шляпку, и он отпрянул и заржал, когда ветром взбило ленты. Кругом закричали:
– Берегись! Ноги, задние ноги!
Он внезапно попятился, и трое пьяных парней отшатнулись, спасаясь от удара. Но тут я сняла шляпку и чепец и почувствовала в волосах и на лице холодный ветер.
Я шагнула вперед.
Роберт принял у парня с конюшни повод и ждал, готовый мне помочь. За спиной у меня стоял гул, люди продолжали делать ставки, и какой-то частью ума я понимала, что сегодня заработаю для Роберта небольшое состояние, но важнее всего было то, что я получу Море, что он станет моим собственным конем.
Я подошла к его голове – он тревожно отпрянул.
Роберт держал повод слишком крепко, и конь ощущал напряжение окружающих. Роберт повернулся, готовясь подсадить меня в седло, но я на мгновение застыла.
Море уронил голову, Роберт слегка ослабил повод. Море потянулся ко мне прекрасным длинным лицом и обнюхал мое платье, лицо и кудрявые волосы. За нами зашептались, ставки упали, а кто-то попытался отозвать ставку, которая еще не была записана. Я этого почти не слышала. Я нежно протянула руку и дотронулась до теплой шкуры за его правым ухом, погладила ласково, как кобыла своего жеребенка. Он фыркнул, но его страх прошел, ярость и память о боли испарились от одного прикосновения, и я подняла глаза на Роберта, улыбнулась и сказала:
– Теперь я сяду.
Он был слишком опытным балаганщиком, чтобы открыть от изумления рот, но смотрел на меня с недоверием, когда сложил руки и подставил их под мой башмак, подсаживая меня в седло. Я села по-мужски.
– Отойди, – быстро сказала я.
Все было, как я и боялась. Почуяв вес в седле, конь забыл обо всем, кроме боли и жестокости, с которой его объезжали, кроме острейшей радости от того, что можно сбросить того, кто его мучил. Конь тут же встал на дыбы над Робертом, и только то, что тот быстро, трусливо рухнул на землю и перекатился, спасло Роберта от его убийственных копыт.
– Лови его! – закричал кто-то из толпы парнишке-конюху.
Но Роберт уже поднялся на ноги.
– Стой! – приказал он. – Тут пари.
Когда белая шея взмыла вверх, я вцепилась в нее, как блоха. Конь опустился, и я ждала, что он снова встанет на дыбы, но этого не случилось. Я сидела тихо, как новичок. Весила я совсем немного по сравнению с толстыми фермерами, которые пытались его объезжать, возможно, он даже подумал, что сбросил меня. А все, что мне нужно было сделать, это три минуты просидеть смирно. Я краем глаза видела человека с часами и молилась, чтобы он был достаточно трезв, чтобы понять, что минутная стрелка прошла три деления.
Конь застыл. Я протянула руку и коснулась его теплой шелковистой шкуры на шее. От моего прикосновения у него дернулась мышца, словно то было не человеческое касание, а овод.
– Море, – тихо сказала я. – Мальчик мой. Тише. Я отведу тебя домой.
Его уши повернулись вперед, а голова поднялась, он встал красиво и гордо, как статуя коня. Я легонько тронула его пятками, и он пошел вперед ровным плавным шагом. Стоило мне чуть натянуть повод, он остановился. Я посмотрела вперед, поверх его настороженных ушей, и увидела растерянное, изумленное лицо Роберта Гауера с открытым ртом. Быстрая улыбка торжества – и Роберт опомнился, лицо его приняло правильное выражение: здравое, без капли удивления.
– Две с половиной, – сказал пьяница с часами.
Все глядели на меня так, словно предпочли бы увидеть у своих ног, на земле, со сломанной шеей. Я осмотрелась. То были лица зрителей, жаждавших зрелища. Любого зрелища.
– Три, – мрачно произнес пьяница. – Три минуты, ровно. По моим часам. Сам засекал.
– Подстроено! – заревел мистер Смитис. – Конь был обучен возить девчонку. Да будь я проклят, готов поспорить, что это даже не девчонка, а твой чертов сын, Роберт Гауер! Все подстроено, чтобы выставить меня дураком и ограбить!
От его голоса Море пришел в неистовство. Он вскинулся и встал на дыбы так стремительно, что я почувствовала, как падаю, и мне пришлось вцепиться в седло, чтобы удержаться у него на спине. Потом он сделал два длинных прыжка, по-прежнему стоя на задних ногах и молотя передними копытами воздух. Толпа перед нами разбежалась с криками ужаса, и от шума конь совсем обезумел. Он рухнул вниз, склонившись, чтобы сбросить меня, и я беспомощно перелетела через его голову и грянулась на мерзлую землю с такой силой, что лишилась и дыхания, и чувств.
Когда я пришла в себя, мистер Смитис продолжал жаловаться. Я тихонько сидела, склонив голову между колен и роняя кровь на новое платье, а Роберт отмечал свой выигрыш в книге. Кто-то похлопал меня по плечу и бросил мне шесть пенсов, потом другой склонился и прошептал непристойность. Я сунула шестипенсовик в карман – не настолько мне было плохо – и дождалась, чтобы сияющие сапоги прошли мимо. Подняла голову, увидела, что на меня смотрит Роберт.
