Александр Селисский - Трофим и Изольда
– Причём тут Верона?
– Верона ни при чём, ты прав. Не надо Вероны, всё равно окажется, что не дошла моя очередь. Выберем кафе здесь, в родном городе.
– Без тараканов!
– Что ты! Помрём с голоду! Кафе без тараканов не бывает. Тараканы везде, как антисемиты. Но тоже иногда прячутся. Вдруг нам подфартит? Обед с тараканами, но каждый в своём углу.
Они пошли по бульвару вниз, к центру города.
«Карр!» – заорала ворона вслед, и Костя, почему-то, вздохнул.
3.
Государство Израиль. Из газет:
«Любимица публики, знаменитая певица Мириам с глубокой скорбью сообщает, что концерты, объявленные на ближайшее время, отменены. Мириам сидит «шиву» по своему брату Константину. Не сумев абсорбироваться на исторической родине, в результате продолжительной депрессии, Константин, бывший артист цирка, покончил с собой.
Мы молим Господа простить ему этот грех.
Мы скорбим вместе с любимой певицей.
Мы надеемся, что её концерты скоро возобновятся.» Он оставил странную записку: «А редьки с мёдом я так и не нашёл…»
4.
Трофим возвращался мыслями к тому разговору, вспоминая цирк и родной город. Все мы время от времени обдумываем своё прошлое. Делаем глубокие выводы, строим радужные планы. С понедельника начинаем новую жизнь. Двадцать лет хороший возраст для первого раза.
Иван Афанасьевич приносил книги. Обложки детективов пересекала диагональная полоса, доктор называл это «косая литература». Читал Трофим медленно. Слабая лампа висела неудобно, в ногах. Светло было только днём от окна, и вообще не привык он к этому занятию. Но выбора не было, и он читал снова. Обломки костей, растянутые грузами в прямые, без смещения, линии, срослись и теперь врачи ждали образования костной мозоли. Она будет на ноге самым прочным местом. Под гипсом чешется кожа, оттуда воняет потом. Лежать приходится на спине, и на бок не повернёшься: ноги разведены, как открытые ножницы. Можно только голову поворачивать направо в палату и налево к окну. В окне виден двор и осина, укрытая снежной шапкой. Из облаков пробиваются лучики и тянутся между ветками, пересекаясь. В лучиках снег на осине розовеет. Иван Афанасьевич объявил новогодний подарок:
– Завтра снимем гипс.
– Ура!
Опять повезли в гипсовочную. Теперь ворочали смело и с прибаутками. Гипс распиливали обыкновенной ножовкой. Трофим сказал: «И дрель у вас вроде как в мастерской, и ножовка тоже». «А что, – ответил Иван Афанасьевич, – хирургия вообще родственна слесарному делу. Только зарабатываю я меньше слесаря-сантехника, а в остальном, всё равно.». После гипсового панциря воздух приятно холодил ноги. «Голого» двигали осторожнее, но шуточки продолжались. Особенно старалась Альбина медсестра, девка, то ли молодая баба рыжеватая, в хромовых сапожках. Большая любительница поговорить «про вкусненькое», как она сама это определяла.
– Давай, сращивай косточки, – смеялась Альбина, – после узнаем, что у тебя на деле самое крепкое, может и не они вовсе? – и заливалась хохотом. И пока санитарка мыла Трофима: – Ты главное, главное отмой, ведь изопрел, того и гляди атрофируется! – и опять хохотала.
– Пока лежи как раньше, на спине и без движений. – О лечении доктор всегда говорил кратко, тоном приказа. Возражений не терпел. Уходя, положил на одеяло книжку.
– Детективов не было. Читай пока это.
Пушкин. «Капитанская дочка». – Трофим протянул книгу доктору.
– Не надо. Я читал.
– А ты ещё раз. Будут детективы – принесу.
Может и не стал бы он читать, если б не тот разговор с Костей. Может, и не стал…
«– Был бы гвардии он завтра ж капитан.
– Того не надобно; пусть в армии послужит.
– Изрядно сказано, пускай его потужит…»
Оказалось, что эпиграф он помнит наизусть, и этому вдруг обрадовался. Ещё вспомнил, что школьником не понял, кто его будет «тужить». Ему казалось, что тужить и тузить приблизительно одно и то же. Во всяком случае, тужить его должен кто-то посторонний. Выражение «пускай его» в значении «пусть он», «пускай его потужит», «пускай его побегает» – Трофим только здесь услышал в живом разговоре. Даже сам употреблял, шутя, и улыбнулся детскому недоумению.
«Да кто ж его отец?»
«Отец мой Андрей Петрович Гринёв, – читал он, – в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку в 17... году» Кто такой граф Миних, Трофим не знал читая в первый раз и теперь не знал тоже. Но задерживаться не стал отчасти из-за отсутствия интереса и потому что и доктор тоже не знал, и всё равно спросить больше не у кого. Постепенно увлёкся, и даже не заметил подступающей темноты. Отложил книгу, лишь перестав различать буквы. За окном смеркалось, но ещё было видно, как вокруг осины порхают воробьи, садясь иногда на ветки или на забор. Они быстро-быстро чистили клювами перья, крича притом «чирик-чирик» и было понятно, что птицы ссорятся. Сосед включил электричество и двор пропал в темноте. Трофим повернул книжку к свету, хотя так читать было неудобно и приходилось выворачивать шею. Продолжая читать, он вдруг понял, что слышит Петрушу и капитана Миронова, и других. Повесть пронизывал чёткий ритм, а воробьи за окном кричали так же, как наверное кричали двести лет назад птицы в Белогорской крепости. Трофим читал, пока не заболела шея, потом книгу отложил и опять всё вспомнил. Шёл Гринёв к своему капитану и Трофим представлял его походку, и как он всходит на крыльцо в ритме уже неотделимом от Петра Андреевича. Улыбнулся раньше, чем заметил, что в нём закудахтали интонации Савельича. Неожиданно и помимо его, трофимовой, воли.
На другой день он всё ещё читал. Доктор усмехнулся и мешать не стал, а, закончив обход, пошёл в библиотеку. Поставил обратно на полку тонкую книжку с диагональной полосой и двумя пистолетами на обложке. Взял другую, подумал и сменил на третью всё с той же надписью «Пушкин».
Принесли щи и вареное мясо с макаронами шинельного цвета. В чашке колыхался мутный кисель. Поначалу Трофим вздыхал: оказывается, кафе самообслуживания недосягаемо-прекрасны. Однако, постепенно к больничной пище привык и, поскольку голодному совсем плохо, даже стал получать от еды удовольствие. Научился есть лёжа, и не разливая суп, а второе не ронять на одеяло. Поев, он вытянул руки и закрыл глаза. Повесть открывал уже наугад и читал с любого места. Медленно, а некоторые места по два раза.
– Прочёл? – спросил Иван Афанасьевич вечером. – Детектива пока нет. Большой дефицит, надо ждать. Почитай, где заложено. А будет интересно – можешь и остальное.
Это была «История Пугачёва» Хотя историей, как и прочими науками, Трофим никогда не интересовался, после повести прочитать её захотелось. Но пора было спать, и он отложил книгу, а утром стал читать и заскучал. Какое ему дело до казаков, откуда пришли они на Яик-Урал, куда ходили походами? Понравилось только смена жён в каждом походе, будто мстили казаки за все мужские обиды, и получалось, что за него тоже. Хотя Изольда его обидела лет на триста позже, но это детали. Хотя сказку про бабку Гугниху, не проявив мужской принципиальности, он тоже с удовольствием прочёл. И хотел бросить книжку. Ещё полстраницы, ещё… но захватил, захватил и понёс его стремительный ритм очерковой пушкинской прозы – с места набирая скорость, затягивая людей и события, время и пространство...
