Эльза Вернер - Гонцы весны
Глава 9
Наступил следующий день, последний, который Освальду предстояло провести в Эттерсберге. Граф Эдмунд еще не вернулся с охоты, но его ждали с часу на час, зато из столицы около полудня прибыл барон Гейдек. Он нашел для себя удобным не присутствовать на праздновании совершеннолетия племянника, соединенном с официальным объявлением его помолвки; лишь теперь, более нем через два месяца, он решился посетить Эттерсберг. Несмотря на то, что помолвка племянника состоялась и отменить ее уже было нельзя, у него с сестрой по этому поводу произошел, по-видимому, очень крупный разговор. Больше часа они оставались наедине, но упреки Гейдека не привели ни к какому результату, хотя графиня в глубине души уже и сама сожалела о своей «поспешности».
Наконец графиня, явно расстроенная, ушла к себе в комнату. Усевшись за письменным столом, она открыла сейф. Разговор с бароном, должно быть, разбередил или пробудил старые воспоминания, и то, что она вынула из сейфа, было связано с ними. Это был довольно большой, старинной работы медальон, по-видимому, с портретом внутри; он, вероятно, долгие годы лежал нетронутый, так как пожелтел от времени. Графиня открыла медальон и стала внимательно его рассматривать. На ее лице появилось какое-то странное выражение, не свойственное ей. Это были смутные, почти полубессознательные грезы, заставляющие человека забывать настоящее и уносящие в давно прошедшее, где снова просыпаются воспоминания, давно забытые радости и страдания и воскресают образы, долгие годы находившиеся в забвении.
Графиня не замечала времени и вздрогнула наполовину от испуга, наполовину от недовольства, когда вдруг неожиданно открылась дверь. Быстрым движением захлопнув медальон, она прикрыла его рукой и в то же время с недовольством взглянула на того, кто нарушил ее уединение. Это был старый слуга Эбергард. Он был очень взволнован и, не дожидаясь вопросов своей госпожи, прерывающимся голосом начал свой доклад:
— Его сиятельство господин граф только что возвратились.
— Ну так где же он? — спросила графиня, привыкшая, что по возвращении сын прежде всего являлся к ней.
— У себя в комнате, — доложил Эбергард. — Когда подъехал экипаж, господин фон Эттерсберг был случайно внизу на лестнице и проводил господина графа наверх.
Графиня побледнела.
— Проводил наверх? Что это значит? Разве что-нибудь случилось?
— Да, мне кажется, — запинаясь промолвил старый слуга. — Кучер говорит о несчастном случае на охоте. Ружье господина графа нечаянно разрядилось и ранило его…
Эбергарду не удалось закончить свой доклад, так как графиня с громким криком ужаса откинулась назад, а затем, ничего больше не спрашивая и не слушая, бросилась в покои сына. Старый слуга хотел было поспешить за ней, но в этот момент в салон с другой стороны вошел Освальд.
— Где тетя? — быстро спросил он.
— Вероятно, уже у господина графа, — ответил Эбергард, указывая на открытую дверь. — Графиня очень испугалась, когда я принес им известие о несчастье.
— Как можно быть таким неосторожным! — недовольно передернул плечами Освальд. — У графа небольшая рана на руке и больше ничего. Из-за этого вовсе не надо было так пугать графиню. Теперь ступайте и сообщите обо всем барону Гейдеку, чтобы и он не испугался этого известия!
Эбергард ушел исполнять приказание; Освальд намеревался также покинуть комнату, но вдруг его взгляд, рассеянно и равнодушно скользнувший по письменному столу, упал на лежавший медальон.
Любопытство не было пороком Освальда, и он счел бы нескромным рассматривать что-нибудь, хотя бы лежавшее и открыто в комнате его тетки; но в данный момент им управляло очень простительное заблуждение. Он еще вчера просил графиню отдать ему портрет покойного отца, находившийся некогда у его брата, и, вероятно, валявшийся где-нибудь в вещах. Графиня обещала посмотреть, и Освальд, решив, что она, вероятно, нашла то, что он просил, схватил медальон и открыл его.
В медальоне, действительно, находился портрет, писанный по слоновой кости, но не тот, который рассчитывал увидеть Освальд. Уже при первом взгляде на него молодой человек остолбенел и, казалось, чрезвычайно изумился.
— Портрет Эдмунда? — вполголоса промолвил он. — Странно, что я до сих пор никогда не видел его!.. Да ведь он никогда не носил формы.
С возрастающим изумлением смотрел он то на портрет молодого графа, то на старомодный потускневший медальон, в котором он, очевидно, находился давно. Дело было в высшей степени загадочным.
«Что это значит? — задумался Освальд. — Портрет старый, и все же на нем Эдмунд такой, какой теперь. Хотя сходство все же неполное: здесь есть какая-то совершенно чужая черточка и… Ах!»
Словно молния, молодого человека осенило сознание истины и разрешило загадку. Он порывисто подошел вплотную к большому портрету графа Эдмунда, написанному масляными красками и висевшему на стене, и с открытым медальоном в руках стал сличать оба. На обоих портретах были одни и те же черты, те же линии, даже темные волосы и глаза, только выражение лица на большом портрете было не таким, как на маленьком, так обманчиво похожем на Эдмунда, словно он сам позировал для него, и в то же время изображавшем другого, совершенно другого!
— Итак, значит, я был прав в своем подозрении! — глухо вырвалось у Освальда.
В этом восклицании не было ни торжества, ни злорадства; наоборот, в нем слышался непритворный ужас. Но когда его взгляд упал на письменный стол и все еще открытый сейф, всякое другое чувство уступило место прорвавшейся горечи.
— Совершенно верно! — пробормотал Освальд. — Она тщательно запрятала это, и посторонний глаз никогда не увидел бы его, если бы страх за Эдмунда не ослепил ее сознание. И нужно же было попасть этому как раз в мои руки… здесь более чем случай. Я все-таки думаю, — здесь Освальд гордо и грозно выпрямился, — что имею право спросить, кто изображен на этом портрете, и до тех пор не выпущу его из рук, пока мне не будет дан ответ. — Сунув медальон в боковой карман, он быстро вышел из комнаты.
Страшное известие, принесенное Эбергардом графине, оказалось в действительности более чем преувеличенным. Несчастный случай с Эдмундом не был столь серьезным. При неосторожном прыжке через кочку его ружье разрядилось, но выстрел задел, к счастью, только левую руку, причем это была скорее царапина, чем рана. Несмотря на это, все в замке заволновались; барон Гейдек тотчас же поспешил к племяннику, а графиня не успокоилась до тех пор, пока спешно вызванный доктор не заверил ее, что нет ни малейшей опасности и что от царапины через несколько дней не останется и следа.
